Книга Королева Камилла - Сью Таунсенд

Грэм отшатнулся, будто его ударили ногой в грудь. Сам он всецело себя одобрял. Они только что вышли из «Мыши и сыра», где съели кошмарный «обед английского пахаря», состоявший из черствого багета, резинового сыра и жухлого салата.

И по дороге к бунгало Миранда начала распекать Грэма – «ни с того ни с сего», как он потом сказал Джину. Впрочем, Грэм слыхал, что женщины часто хотят изменить своих мужчин, и когда Миранда предложила, чтобы он сменил облик, Грэм решил, что это часть современных взаимоотношений. Его немного встревожило, что Миранда записала его к нескольким специалистам, а еще больше встревожила цена, которую она назвала. Но у него было наследство, а Миранда вполне четко дала понять, что до тех пор, пока Грэм не подтянет внешний вид и кое‑какие манеры, она не станет заниматься с ним сексом.

А Грэм вовсе не планировал отказываться от секса. Последнее время он был несказанно доволен собой и твердо намеревался улучшить показатели. Когда они с Мирандой занимались любовью второй раз, Грэм сказал, что возьмет секундомер, чтобы точно замерить, сколько сможет выдержать.

Миранда взмолилась:

– Грэм, прошу тебя! Мы же не на ринге собираемся боксировать.

Когда Грэм кончил, Миранда услышала, как щелкнул секундомер.

– Уже лучше, – сообщил Грэм, – четыре минуты и семь с половиной секунд.

Миранда спихнула его и умчалась в ванную, оснащенную фисташковым унитазом. Минут двадцать она стояла под душем, пытаясь дочиста отскрести себя. После этого Грэм больше не брал в постель секундомер. Но Миранда знала, что он поглядывает на маленький будильник с нарисованным Винни– Пухом.

В понедельник, в 8.30, Грэм явился в клинику Захарии Стейна, где ему рвали, пилили и наращивали зубы и под конец всех мучений поставили коронки голливудского образца. В пять вечера он прибыл к парикмахеру знаменитостей Альфи Томпкинсу, пожилому балагару – кокни. Изучив макушку Грэма, цирюльник поморщился и поднял взгляд на Миранду:

– Ты шутишь или как, беби? Да я на сортирном бачке видал богаче кракелюры.

– Грэм на будущей неделе появится на обложке «Хелло!», – сказала Миранда.

– Чуть подкрасить и создать растрепанный вид «только что со сноуборда». Наверное, так, – проворчал Альфи.

Пока ему мыли, сушили и стригли волосы, Грэм с недоумением слушал разговор Миранды и Альфи. Выходило, что у них общий круг друзей. Упоминались «торчок Пит» и «Джайлз – плановой», звучали беспечные байки о том, как трудно дойти до дому, если «накидал ся».

– Взять меня, – рассказывал Альфи, – теперь я спешу к восьми завалиться домой, само собой, с бутылкой моэта, а к девяти уже в кроватке с юной стилисточкой – резвушкой.

Они отпускали циничные замечания в адрес представителей власти, включая премьер– министра Джека Баркера, к которому Грэм питал величайшее уважение. Запрет фигурных шлепанцев и стремянок заметно облегчил бы Грэму работу. Выключив фен, Альфи умолк в ожидании оценки.

Посмотрев в зеркало, Грэм спросил:

– Уже все? Везде торчит.

– Тю! – ухмыльнулся Альфи. – Так и задумано.

– Грэм, ты выглядишь круто, – похвалила Миранда. – Завтра – одежда и обувь.

Грэм надеялся, что Миранда пригласит его к себе, в Стоук – Ньюингтон, но ей срочно понадобилось навестить в хосписе больную подругу Так что Грэм вернулся в свое бунгало, где Джин с Тоником вволю посмеялись над его прической.

Миранда же тем вечером, опрокинув не один стакан текилы с газировкой, сообщила выборному штабу Сынка Инглиша, что пусть ее лучше отымеют два медведя – гризли, чем она еще раз ляжет в постель с Грэмом Крекнеллом.

Запись политического рекламного ролика для новых консерваторов продолжалась три напряженных дня с хвостиком. В первый день Корделия, жена Сынка, воспротивилась тому, чтобы камера, софиты и электрические кабели вторгались в ванную, и отказывалась сажать детей в воду, пока инспектор по безопасности не проверит, все ли в порядке.

Нужны были всего тридцать секунд видео, как Сынок купает детей, будто это часть повседневного ритуала в их семье. Но как только Сынок наклонялся к детям с намыленной губкой, те проворно отползали в конец ванны, призывая на помощь свою польскую няню Касю. Когда вода в ванне совсем остыла и у детей сморщилась кожа на пальчиках, режиссер скомандовал отбой. Кася вынула хнычущих ребятишек из воды и закутала в теплые белые полотенца.

В сцене с завтраком дети тоже не захотели помогать отцу, и съемка закончилась мешаниной из слез, разлитого молока и натянутых нервов. Волей – неволей основной акцент фильма плавно переполз с «Сынка Инглиша, заботливого папы» на «Сынка Инглиша, любителя собак». Билли оказался сущей звездой экрана – послушный, добросовестный, молчаливый и восхитительно фотогеничный. Вся группа с ума сходила от собачонки, и Билли из статиста превратился в главного героя.

Этот щенок открыл неизвестную сторону натуры Сынка. Когда Сынок смотрел на Билли, его лицо смягчалось, а голос звучал проникновеннее. Он позволял щенку лизать себя в нос и щеки, угощал кусочками с собственной тарелки. Собака сопровождала его всюду. Сынок с руганью выбежал из «Плюща»[88], когда тамошний метрдотель отказался предоставить место для Билли. Сынок с радостью убирал вонючие какашки, которые Билли раскладывал по дому и саду, хотя своему ребенку менять подгузники он отказался после первой же попытки, во время которой его чуть не стошнило.

В пяти милях от Сынка, в Вестминстере, Джек Баркер так отчаянно хотел проиграть выборы, что резал правду – матку всем информационным агентствам, с которыми общался в дни долгой предвыборной гонки. Джек дивился, насколько легче ему стало. Напряжение ушло, отпала нужда выбирать слова и вести себя как человек, несущий самодельную бомбу. Его ум прояснился, словно Джек выбрался из темной пещеры и вдохнул свежий воздух залитого солнцем луга.

На вопрос Питера Аллена с пятого канала Би – би – си, станет ли он повышать налоги, чтобы исполнить предвыборные обещания, Джек ответил:

– Конечно, на пять пенсов против каждого фунта!

На вопрос, есть ли удовлетворительное решение территориального спора между Палестиной и Израилем, ответил:

– Нет!

Когда приветливый радиоведущий в Ливерпуле спросил Джека, нравится ли ему в этом городе, Джек сказал:

– Нет! Я терпеть не могу местный говор, здешних мужчин считаю лодырями и плутами, а женщин – сварливыми шлюхами.

Это вызвало бурю гнева в Ливерпуле, но зато в Манчестере, Лидсе, Йорке и Честере популярность премьер – министра взмыла вверх. В центре Болтона один уличный респондент в кепчонке так и заявил:

– Нам здеся по кайфу, коли парниша напрямки режет.

Антисобачья пропаганда уже через несколько недель начала давать плоды. Проглядев результаты социологического исследования, заказанного газетой «Индепендент», из которых выходило, что собачий террор – главная угроза дня, Джек пал духом: он не представлял, что электорат стал таким легковерным. Когда они успели утратить свой скептицизм? Опрос показывал, что пятьдесят один процент собаковладельцев в Англии больше не считает своих псов лучшими друзьями.