Книга Скрипка - Энн Райс

В Нью-Йорке мы играли в «Линкольн-Центре» и в«Карнеги-Холле». Наши концерты теперь состояли из множества программ различнойдлительности. А это означало, что с течением времени я научилась играть безперерыва – мелодия текла все более мощным потоком, который становился все ширеи сильнее.

Я не могла слушать собственные записи. Имизанимались Мартин, Гленн, Розалинда и Катринка. Розалинда, Катринка и Грейдисоставляли контракты, заключали сделки. Предмет сделок был необычен – нашипленки или диски. Там была записана музыка необычной женщины, не знавшей какследует даже нотной грамоты, если не считать до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, котораяникогда не исполняла одну и ту же мелодию дважды, да и, скорее всего, не смоглабы ее исполнить. Критики очень быстро это поняли. Как оценить такие достижения,импровизацию, которую во времена Моцарта можно было сохранить только на бумаге,зато теперь она обретала вечную жизнь и тот же почет, что и «серьезная музыка»!

«Не совсем Чайковский, не совсем Шостакович!Не совсем Бетховен! Не совсем Моцарт».

«Если вам нравится музыка, такая же густая исладкая, как кленовый сироп, то вы, вероятно, сочтете, что импровизации миссБеккер как раз в вашем вкусе, но некоторым из нас хочется чего-то болеежизненного, чем оладьи».

«Она подлинная, хотя если вдаваться вподробности, то она, скорее всего, страдает маниакальной депрессией, а можетбыть, эпилепсией – только ее врач знает наверняка, – она, очевидно, самане знает, как этого добивается, но результат, несомненно, завораживает».

Похвала была восхитительной – гений,чаровница, волшебница, простая душа, – но совершенно далекой от истоковмоей музыки, от того, что я знала и чувствовала. Но похвала воспринималась намикак поцелуи, подстегивала нашу свиту, а многие цитаты были напечатаны наобложках дисков и пленок, которые теперь продавались миллионами.

Мы переезжали из отеля в отель, иногда поприглашению, иногда случайно, повинуясь капризу, прихоти.

Грейди пытался предостеречь нас отрасточительности, но был вынужден признать, что доход от продажи записей ужепревысил трастовый фонд Карла. А сам фонд за это время удвоился. Продажизаписей могли продолжиться бесконечно долго.

Мы не могли в чем-то отказывать себе. Нам быловсе равно. Катринка впервые чувствовала себя обеспеченной! Джекки и Джулияпошли в лучшую школу у себя дома, потом начали мечтать о Швейцарии.

Мы отправились в Нэшвилл.

Я хотела послушать скрипачей, исполнявшихкантри, и сыграть для них. Я разыскивала молодую гениальную скрипачку ЭлисонКраусс, чью музыку так любила. Мне хотелось положить розы к ее дверям. Можетбыть, она бы узнала имя Трианы Беккер.

Звучание моей скрипки, однако, было так жедалеко от кантри, как и от гаэльского. Это было европейское звучание, венское ирусское, героическое, в котором вместе смешались парящие полеты высоколобыхмузыкантов с длинными волосами, по моде, позже перенятой хиппи, так похожими наИисуса Христа.

Как бы там ни было, я стала одной из них.

Я стала музыкантом.

Я стала виртуозом.

Я играла на скрипке. Она оживала в моих руках.Я любила ее. Любила ее. Любила.

Мне вовсе не нужно было встречаться сблестящей Лейлой Йозефович, Ванессой Мэй или моей дорогой Элисон Краусс. Иливеликим Исааком Стерном… У меня не было смелости для подобных встреч. Мне нужнобыло только сознавать, что я умею играть.

Я умею играть. Может быть, однажды они услышатТриану Беккер.

Смех.

Он звенел в номерах отелей, где мы собирались,чтобы выпить шампанского, и мы ели десерты, где было много шоколада и сливок, авечером я ложилась на пол и смотрела на люстру, как любила это делать дома, икаждое утро и вечер…

Каждое утро или вечер мы звонили домой узнать,нет ли вестей от Фей, нашей пропавшей сестренки, нашей любимой пропавшейсестренки. Мы говорили о ней, давая интервью на ступенях театров Чикаго,Детройта, Сан-Франциско.

«…у нас есть сестра Фей, мы не видели ее ужедва года».

В новоорлеанский офис Грейди поступалителефонные звонки от людей, не имевших отношения к Фей и даже ни разу ее невидевших. Никто так и не смог точно описать ее маленькую пропорциональнуюфигурку, заразительную улыбку, ласковый взгляд, сильные крошечные ручки,жестоко отмеченные не выросшими большими пальцами от алкоголя, отравившего темныеводы, в которых она боролась за жизнь совсем еще крошкой.

Иногда я играла для Фей. Я оказывалась скрошечной Фей позади дома на Сент-Чарльз, она сидела на каменных плитах, держана руках кошку, и улыбалась, не обращая внимания на то, что в доме пьянаяженщина ведет громкую перепалку или закрылась в ванной и ее рвет. Я играла дляФей, которая сидела во внутреннем дворике, наблюдая, как солнце высушиваеткапли дождя на каменных плитах. Я играла для Фей, которой были ведомы такиесекреты, пока другие люди ссорились, обвиняя друг друга.

Во время наших разъездов моим спутникам иногдаприходилось нелегко. Я все никак не могла перестать играть на Большом Страде. Яспятила, как говорил Гленн. Приехал доктор Гидри. В каком-то городе мой зятьМартин предложил, чтобы меня проверили на наркотики, и тогда Катринка наоралана него.

Никаких наркотиков. Никакого вина. Толькомузыка.

Я стала словно героиня «Красных башмачков»,[23] только в скрипичном варианте. Я играла, играла, играла до техпор, пока всех в номере не сваливал сон.

Однажды меня унесли со сцены. Это былаоперация спасения, как мне кажется, потому что я все играла и играла, а зрителипродолжали бисировать. Я потеряла сознание, но совсем скоро очнулась.

Я открыла для себя мастерский фильм«Бессмертная возлюбленная», в нем великий актер Гэри Олдман, кажется, сумелпередать сущность Бетховена, которого я всю жизнь обожествляла и однажды дажевидела, скорее всего, в своем безумии. Я заглянула в глаза великого актера ГэриОлдмана. Он сумел выразить превосходство гения над остальными. Он сумелвыразить героизм, о котором я мечтала, изолированность, о которой я знала, истойкость, которую я старалась перенять.

– Мы обязательно найдем Фей! –сказала Розалинда. За обедом в отеле мы проигрывали все то хорошее, чтослучилось за последнее время. – Ты наделала столько шума, что Фейобязательно его услышит и вернется! Теперь она захочет быть с нами…