Книга Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - Фредерик Дар

Он бежит в ванную.

— Прошу меня извинить, — кричит он, — мне нужно кое-что проверить!

Уф!

— Вот шизик, — вздыхает Камилла, — даже с его баблом я его не выдержу. Придётся возвращаться к Гектору.

— Продолжим разговор, я спешу.

— Тебе что, выходить на следующей остановке?

— Возможно! Давай, слушаю тебя.

Она ухмыляется.

— Дошла очередь, уж вас-то я наслушалась! Так, всё, что я поняла из ваших речей, это то, что похищенных не ликвидировали сразу, а держали в укромном уголке, куда они шли по своей воле. Так вот, хорошо подумав, я поняла одну вещь: пока их держали в заключении, их должны были кормить. Я пригласила метрдотеля, который обслуживает каюты, и я у него спросила, были ли среди людей, которые питались у себя, такие, кто ел много…

— Браво, малышка, об этом стоило подумать!

— Вот я и подумала!

— Ну и?..

— Мы сделали обзор, составили небольшой список, в самом деле небольшой, потому что обжоры питаются в зале. И я наткнулась на шефа-массажиста, некоего Анна. По словам официанта, с ним случались приступы булимии. Когда это с ним происходило, он требовал жратву в течение всего дня. И самое удивительное то, что он обедал в зале для офицеров.

— И ты рассказала об этом Старику во время стоянки?

— Да, нужно было его успокоить, он только что узнал, что этот кретин Гектор отправил ему анонимное письмо, текст которого меня так рассмешил. Я слышала, как он метал икру в своей каюте. И ещё говорил своему слуге, что одна гадина…

Я слушаю рассеянно. То, что она мне говорит, я уже и сам могу понять. Она появилась в ту минуту, когда Старик позвал юнгу после ухода Росса.

Для того чтобы обслуга (стюарт) не тревожила её, она поменяла местами таблички кают. Так что чуть позднее Гектор ждал уже в её собственной.

— Перед тем как соскочить, ты что-то выпила?

— Глоток виски для храбрости, да.

Так вот откуда стакан, замеченный Гектором. Она говорит, говорит… Я делаю себе щипок, чтобы сохранять связь с действительностью.

— …Моё присутствие на борту он принял за какие-то плутни… Я так и не смогла его переубедить… Он не находил себе места, потому что Гектор так и не появлялся… Тогда я ему рассказала про массажиста, чтобы отвести его злость… Он выслушал молча, а потом выбежал из каюты… Я стала ждать его. Росс притащил bloody-mary в каюту рядом, затем ушёл. Поскольку Старика всё не было, стоянка уже заканчивалась, я вышла, поменяла местами таблички, потом отнесла напиток из своей каюты в его…

— И ты его выпила?

— Ну да, а что? Я люблю bloody-mary.

Глава 31

Я всегда испытывал стыд за укротителей. Ещё когда я был совсем маленьким, их наигранная смелость вызывала во мне чувство гадливости. Она меня не изумляла. Мне она казалась чем-то низким и унылым. Они находятся в клетке вместе с так называемыми хищниками. В руке хлыст, они в красивой униформе, и они играют в игрушки. Меня просто шокировало, как они укрощали этих больших ворчащих кисок. Скажите, у вас вызывает восторг, когда лев даёт лапу или тигр запрыгивает на скамеечку? Вы кричите от восторга, если гепард прыгает сквозь обруч или две пантеры качаются на доске как на качелях? Я нет, никогда! В глубине души я испытываю унижение. Боль, вот что я чувствую за животных и за укротителя, таких неловких позади их решёток. Я не аплодирую. Я съёживаюсь. Вот откуда, я думаю, моя неприязнь к цирку, несмотря на звуки оркестра, свет прожекторов, маленьких наездниц, зверей и клоунов. Мрачное зрелище! Утрата нашего достоинства, от которого и так уже почти ничего не осталось.

Как только я вхожу в музыкальный салон, я сразу же наблюдаю сеанс дрессировки. И клоуны, и животные уже на месте. Два номера в одном! Комбинированный трюк.

На рояле стоит Пино с револьвером в руке, смешной и гротескный в позе гестаповца. За клавишами месье Феликс мечтательно играет грустные гаммы. А ещё повсеместно, заполняя собой всё пространство, все возможные объёмы, негодующий, многократный, увеличенный до невероятности: Толстяк. Главный на борту! Капитан! Гроза морей в натуральном виде! Правая рука Нептуна! Тритон-шеф! Берюрье, чтобы уже больше не перечислять! Носится от министра к Архимеду, от фальшивой Метиды к Раймону. Брызжет слюной! Харкает! Лает! Плюётся! Хватает ртом воздух! Заполняет евстахиевы трубы! Чёрный от гнева! Обезумевший от желания! Решительный! Лютый! Неотступный! Могучий! Опустошительный! Истеричный! Облагороженный катаклизмом, который в нём бушует. Берю в муках Познания!

При моём появлении (скромном) он держит в подвешенном состоянии чернокожего мойщика посуды, ухватив его за отвороты белой куртки, и тащит без особого стеснения от полотна Самюэля Гландоша к лакированной картинке Фузи Така.

— Так, значит, ты был хахалем министерши, а, кучерявый? И ты сел на корабль ради неё?

Он подваливает к министру, не отпуская жертву.

— Вы слышали, ваше превосходительство? То, что он говорит, это неправильно! Он пялил вашу старуху вместо того, чтобы подметать вашу улицу.

— Не он один, — отвечает философски знатный собеседник.

— И это всё, что вы можете сказать? — ворчит Бугай. — Послушайте, министр, то, что вашу законную похитили, вас, похоже, устраивает! С тех пор, как она исчезла, вы млеете от удовольствия. Мы наведём ясность, обещаю. Потому что в качестве капитана я сожалею, но на моём борту никаких министров! Твоя мошна, да я ею подтираюсь, товарищ. И если тебе надо будет начистить табло, мы его начистим, поверь…

— И он это сделает! Он это сделает! — хлопает в ладоши их довольное превосходительство.

Узрев меня, Берю немного увлекается.

— Ты нашёл Камиллу, Сан-А?

— Да, и у меня с ней даже состоялся интересный раз-

— И ты не привёл её? — негодует Пухлый. — Тащи её сюда, дела делаются здесь!

О нет… Номер Александра-Бенуа, это забавно, но когда он затягивается, то становится невыносимым.

— Послушайте, капитан, — бросаю я ему, — вы начинаете давить мне на простату.

Я делаю знак Раймону и его помощнику.

— Следуйте за мной, оба!

— Куда ты их тащишь? — беспокоится Берю, смягчив тон.

— На лыжную прогулку, проветриться!

Я не знаю, заметили ли вы: неверные жёны чувствуют свою вину только за те измены, о которых знают их мужья. Остальные свои грехи они прощают себе с лёгкостью, которую обнаружил Наполеон в день своего коронования, когда сам себе поставил на кумпол имперскую корону.

Аналогичный номер с подозреваемыми. Они чувствуют себя совершенно невиновными, если их не смогут убедить в обратном.

Эта многословная преамбула (должен же и я делать литературу!), она для того, чтобы вы знали, что ни Раймон, ни Метида (после некоторых уточнений оказалось, что её зовут Людовиком Прандю) не собираются раскалываться. Первый заявляет, что он вообще ничего не знает и не понимает, как Старик и Анн оказались в сауне, а Метида говорит, что если она меня сняла на арене, будучи в женском обличье, то лишь потому, что я в её вкусе и что плоть слаба.