Книга Старая сказка - Кейт Форсайт

— Они есть и в моих рассказах. И то, что они не навевают тоску, вовсе не означает, что они — плохие.

— Ну, и о чем они? О любви? — Он выразительно хлопнул в ладоши, поднеся их к самому уху, и жеманно затрепетал ресницами.

— Да, о любви. А что плохого в том, что я пишу о любви? Все хотят любви, и все о ней мечтают.

— Неужели в мире мало любовных романов, чтобы и дальше множить их число?

— Неужели в мире мало горя и страданий?

Мишель презрительно фыркнул.

— Что плохого в том, чтобы хотеть быть счастливым?

— Это приторно и сентиментально.

— Приторно? Я вовсе не приторная. — Я так разозлилась, что запустила в его голову туфелькой.

Он ловко поймал ее и небрежно отшвырнул в угол.

— Согласен. Тебя трудно назвать милой. В тебе слишком много язвительности и перца. А вот сентиментальность… ты определенно сентиментальна. — С этими слова он двинулся на меня, расстегивая сюртук.

— Я ничуть не сентиментальна. — Сняв с ноги вторую туфельку, я метнула ее в него, а он опять поймал и отбросил в другой угол, швырнул свой сюртук на стул и принялся расстегивать манжеты.

— Разве не ты плачешь в конце пьесы? И вздыхаешь, когда герой целует героиню? — Мишель рассмеялся и принялся развязывать тесемки у ворота.

— Это вовсе не сентиментальность. Это всего лишь означает, что у меня есть сердце.

Когда он стащил с себя через голову рубашку и швырнул ее на пол, я воскликнула:

— Не надо. Мы спорим, а не занимаемся любовью.

Мишель опрокинул меня на постель.

— Нет, — запротестовала я, приподнимаясь на локтях. — Я с тобой разговариваю!

— Ты болтаешь слишком много, — заявил он и навалился на меня всем телом, прижимая к постели и обрывая мои возражения поцелуем.

И я сдалась. Я была настолько очарована этой новой любовной игрой, что не могла противиться. С ним я чувствовала себя самой прекрасной женщиной в мире. Нам не было нужды разговаривать. Стоило ему лишь сардонически выгнуть бровь, и я понимала, что мы с ним разделим тайное, но оттого не менее восхитительное наслаждение.

Для себя я уже давно решила, что никогда не выйду замуж. Мне представлялось, что замужество — это всего лишь завуалированный способ продать женщину в рабство. Женщина не могла выбирать, за кого ей выходить, не смела протестовать, если муж бил ее смертным боем. Подобный порядок вещей приводил меня в бешенство.

Увы, но наше общество жестоко обходилось с женщинами, посмевшими выразить желание жить собственной жизнью, отгородить себе уголок мира, в котором они могли быть хозяйками, о чем много лет назад говорила моей матери кузина короля, Анна-Мария-Луиза.

Бедная моя мама. Стоило мне подумать о ней, как на глаза наворачивались жгучие слезы. Она умерла в монастыре, мы так больше и не свиделись с нею. Мари унаследовала ее титул и замок. Ее выдали замуж за человека, которого она до той поры и в глаза не видела, маркиза де Теобона, который первым делом вырубил целую дубовую рощу, чтобы расплатиться с карточными долгами. С тех пор мы с нею не встречались, хотя и регулярно обменивались осторожными письмами, приучившись читать между строк.

Свой собственный уголок мира я нашла в салонах Парижа. Здесь правили бал женщины, а мужчины падали к их ногам. Мы создавали тайные общества с паролями и секретными рукопожатиями, в которых могли обсуждать политику и религию, не боясь, что на нас донесут шпионы короля. В салонах я встречала умудренных опытом и остроумных женщин, многие из которых сами были писательницами, и именно здесь расцвело мое тайное желание посвятить себя писательскому творчеству. Из-под моего пера одно за другим выходили письма, поэмы, сказки и скандальные любовные истории. Я мечтала о том, что когда-нибудь начну печататься, подобно Марии-Мадлен де Лафайет[142]или Мадлен де Скюдери.

Мой роман с Мишелем Бароном развивался стремительно. В нем были взлеты и падения, веселье и смех, грусть и горькие слезы. Реальной пользы я принести ему не могла, поскольку была бедна, как церковная мышь, зато я заставляла его смеяться и окружала нежностью, чем он бывал очень тронут. У него были и другие, куда более красивые, любовницы, и богатые патронессы, ожидавшие, что он будет танцевать перед ними на задних лапках, но каким-то образом мы неизменно умудрялись уединиться в укромном уголке гостиной какой-нибудь состоятельной дамы, смеясь над особенно забавным стихотворением.

Я начала втайне мечтать о замужестве. Я воображала, как проведу жизнь в писательских трудах, спорах, занятиях любовью и походах в театр. Мне более не будет нужды целыми днями прислуживать королеве Марии-Терезии, играть в карты, расчесывать ее дурно пахнущих собачек и деланно смеяться неуклюжим ужимкам ее карликов. Мне больше не придется улыбаться людям, которые мне неприятны, льстить тем, кто полон злобы, и сплетничать о тех, кто мне неинтересен. По утрам мы с Мишелем будет валяться в постели, пить горячий шоколад и читать, а потом целый день будем писать. Я — сочинять рассказы о любви, магии и приключениях, которые произведут фурор в Европе. Он — писать блестящие пьесы, которые заставят аудиторию плакать и привлекут к нашим дверям вереницы экипажей богатых покровительниц. По вечерам мы будем ужинать в ресторанах, посещать салоны или ходить в театр. Мы будем танцевать ночи напролет в Менильмонтане, а потом — заниматься любовью и засыпать в объятиях друг друга.

Однажды вечером я заговорила с ним об этом, притворившись, будто эта мысль только что пришла мне в голову, и я не придаю ей особого значения. Мы только что закончили заниматься любовью, и я прижималась к его боку, а он небрежно обнимал меня за плечи. Оба мы были обнажены, а на голове у Мишеля красовался его ночной колпак, который он носил скатанным в кармане пальто после того, как однажды шутливо пожаловался на холод в моей комнате. Он с удивлением взглянул на меня.

— Пожениться? Но, ради всего святого, зачем?

Я улыбнулась и сделала небрежный жест рукой.

— Ну, не знаю… например, тебе не придется тайком пробираться ко мне в спальню по ночам, пряча в кармане скомканный ночной колпак.

— Он мне не мешает, — ответил Мишель. — И места занимает совсем немного.

— И тебе не надо будет ускользать от меня на рассвете.

— Ну, если это — цена, которую я должен заплатить за возможность провести с тобой ночь…

— Но если бы мы поженились, тебе вообще не пришлось бы прятаться. Мы могли бы купить небольшой славный домик в Париже…

— Каким же это образом, хотел бы я знать?

— Ну, не знаю. Если ты сочинишь пьесу, которая будет иметь бешеный успех… а я напишу роман, который станет популярным…

— Если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород, — кисло отозвался он, убирая руки и складывая их на груди.