Книга Если суждено погибнуть - Валерий Дмитриевич Поволяев

в Тайге, ждет главнокомандующего там.

Каппель прибыл в Тайгу и вновь не застал Колчака – адмирал отбыл в Судженку, это в тридцати километрах от Тайги.

В Тайге остановился эшелон генерала Сахарова. Все вагоны эшелона – все до единого – были оцеплены солдатами. К винтовкам примкнуты штыки, на кончиках штыков играют кровавые отсветы морозного солнца. Каппель повернулся к Бржезовскому:

– Поручик, узнайте, чьи это солдаты?

Тот вернулся через две минуты:

– Генерал-лейтенанта Пепеляева.

Каппель недовольно поморщился:

– И этот туда же… Решил стать революционным генералом. Где сейчас находится Пепеляев?

– У себя в вагоне, ваше высокопревосходительство.

Любимец солдат, двадцатичетырехлетний Анатолий Пепеляев, награжденный в германскую войну двумя офицерскими Георгиями, несколько потерял голову, когда его родной брат Виктор стал премьером в колчаковском правительстве. Надо было спешно остудить молодого генерала. Иначе тот мог нагородить такого, что в результатах этой городьбы не только современники не разберутся – но и даже историки.

У вагона генерала Пепеляева стоял усиленный караул. В вагоне находились оба брата – Анатолий и Виктор. Генерал-лейтенант Пепеляев сидел, расстегнув китель – в вагоне было хорошо натоплено – пепеляевский денщик старался, сутками не отходил от печки. Увидев Каппеля, Анатолий Пепеляев поспешно поднялся, застегнул китель.

– По чьему приказу арестован генерал Сахаров? – резким голосом, не здороваясь, спросил Каппель.

Пепеляев, путаясь в словах, начал объяснять:

– Понимаете, ваше высокопревосходительство, вся Сибирь возмущена сдачей Омска, бегством наших войск… Это ведь все – Сахаров. Посмотрите, что творится на железной дороге! Поэтому мы решили увезти Сахарова в Томск и передать его суду.

Анатолий Пепеляев говорил «мы» – за себя и своего брата.

В Томске находился штаб Первой армии, которой командовал Пепеляев.

– Вы понимаете, что сделали? Вы, подчиненный, арестовали своего главнокомандующего! Вы подаете очень плохой пример своим солдатам! – Каппель продолжал говорить резко и не боялся этой резкости. – Завтра они арестуют вас и сочтут, что так и надо! – Каппель рубанул воздух рукой. Генерал Пепеляев покраснел. Брат его, полный, с плохо выбритыми щеками, сидел, безучастный ко всему происходящему. – У нас есть Верховный главнокомандующий, он же – Верховный правитель России, арестовать Сахарова можно только по его приказу. Вы поняли меня? – проговорил Каппель, будто выстрелил, в упор глянул на Пепеляева, резко развернулся и покинул вагон командующего Первой армией.

Каппель находился в своем вагоне, когда в дверь к нему тихонько, словно боясь потревожить, постучал ординарец:

– Ваше высокопревосходительство, генерал Пепеляев просит принять его.

– Пусть войдет!

Генерал Пепеляев вошел, виновато понурив голову, доложил, что оцепление с эшелона генерала Сахарова снято, проштрафившийся командующий из-под стражи освобожден.

– Верное решение, – одобрительно кивнул Каппель. – Думаю, что Александр Васильевич Колчак и без нашей подсказки отдаст приказ о его аресте.

Так оно и случилось.

Вагон потряхивало на стыках, в подстаканнике позвякивал тонкостенный хрустальный стакан, за окном проползали заснеженные – один похожий на другой – пейзажи. Поезд шел на Судженку.

Мысли Каппеля были печальны.

«Как все-таки военные люди далеки от политики – политика противна им, поскольку замешена она на грязи, на черноте, на неприятии друг друга. Многие из нас, будучи незнакомы с этой кухней, попали впросак. Разобраться в том, что происходит, очень трудно. Что такое революция? Вещь очень неприятная. Но это – данность. Она есть, ее не обойти. Революция – это мощный неудержимый поток, попытки остановить который – безумие, они легко могут закончиться гибелью. Поток этот снесет любую преграду, очутившуюся на его пути. Поэтому и не надо становиться на его дороге: поступать надо по-другому – дать этому потоку нужное направление. Желаемое направление… Это, кстати, не так уж и трудно сделать. Сделать нетрудно, а понять трудно…»

Под насыпью, обратив к вагону жалобную морду с широко открытыми глазами, лежала убитая лошадь. Каппель проводил ее взглядом. Вспомнил женщину, бросившуюся к нему на омской улице с моляще протянутыми руками: «Господин генерал!.. Помогите! Последнюю лошадь забрали!» Не та ли это лошадь?

«Россия, Россия, несчастная страна, похожая на убитую лошадь. Ныне мы имеем дело с тяжело больной страной. И вместо того чтобы ее лечить, пытаемся позаботиться о ее наряде: к лицу ли подобран цвет, та ли ткань, достаточно ли в костюме оборок и рюшечек? Учить же, как можно и что нужно, – поздно, тех, кто не понимает всего, что происходит с Россией, уже ничему не научишь. Мы сами не заметили, как переступили невидимый порог, который нельзя переступать, но мы его переступили – и началась страшная Гражданская война…»

На станцию Судженка поезд, к которому был прикреплен вагон генерал-лейтенанта Каппеля, прибыл ранним утром третьего декабря. Воздух от холода, казалось, остекленел, тайга, подступавшая к станции, была угрюмой, гнетущей, человек перед ней ощущал себя мелкой мошкой – слишком уж она давила. Снега навалило много: сосны огрузли в нем по нижние ветки, кое-где из сугробов высовывались хрупкие островерхие макушки подлеска – молоденькие сосенки, хоть и застыли, омертвели в промерзлом воздухе, а все-таки тянулись к жизни, высовывали макушки из снега – в спрессованной морозной бели им нечем было дышать.

Низко над головами людей, цепляясь за крыши вагонов, полз туман. Полз по-военному, крадучись, хвостами – проплывет длинная неряшливая скирда, небо малость приподнимется – становится виден лес с крупными мрачными соснами, с опасной чернотой между стволами, в которой рождаются красные подвижные огоньки – то ли волки это, то ли партизаны – не разобрать, а потом все опять скрывается в очередной тяжело и неряшливо надвинувшейся на землю скирде тумана.

На станции Судженка стояло три эшелона, все под парами, готовые в любой момент отправиться дальше, около одного эшелона толпились офицеры.

Каппель, перепрыгивая через рельсы, направился к ним. Вырыпаев – следом. Каппель намеревался спросить, где находится Колчак, где его вагон, наверняка эти люди знают, – и неожиданно услышал высокий, напряженно звеневший голос:

– Скажите, а скоро приедет генерал Каппель?

Недаром говорят, что на ловца и зверь бежит – это был сам адмирал. Каппель подошел к Колчаку, доложил по всей форме.

Адмирал обнял Каппеля:

– Слава Богу, наконец-то! – в следующий миг спросил обеспокоенно: – А где ваш конвой, Владимир Оскарович?

– Я считаю лишним иметь конвой в тылу армии и загромождать им пути, ваше высокопревосходительство, – ведь конвою как минимум нужна пара вагонов… Железная дорога и без того забита. – Каппель, не поворачиваясь, сделал жест в сторону составов.

Колчак помолчал немного, словно переваривая слова Каппеля и желая понять, в упрек ему они были сказаны или нет, проговорил неожиданно тихо:

– Да, вы совершенно не похожи на других… Пойдемте-ка ко мне в вагон.

Вырыпаев остался ждать генерала на улице, на железнодорожных путях. Чувствовал он себя плохо. Полковник недавно перенес тиф, голова у него кружилась, земля под ногами плыла. Хотелось есть. Не ели они с Каппелем почти сутки – попили в вагоне пустого кипяточку из стаканов, поставленных в роскошные серебряные подстаканники, и все. Рассчитывали, что перехватят немного еды по дороге – не получилось: похоже, на Сибирь наваливался голод. Тот самый страшный голод, что давно уже успешно трепал центральную