Книга В поисках грустного беби : Две книги об Америке - Василий Павлович Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Штрихи к роману «Грустный беби»
1953
Боб Бимбо был настоящим негром из Абхазии, где в восемнадцатом веке неведомыми путями оказалось несколько сот его африканских предков. Звали его по-настоящему не Боб и не Бимбо, а Багратион Апбар. Он говорил на жаргоне черноморских ресторанов, в котором преобладало звучное междометие «блабуду».
«Чувачки, блабуду, Бимбо — мое сценическое имя, блабуду, псевдоним. В солнечной Абхазии есть негритянский колхоз, я оттуда, мой друг Фазыл не даст соврать. Какая нелегкая занесла нас туда, блабуду, скрыто во мраке истории. Барухи в вашем городе, чувачки, однако, не очень гостеприимные, кинули мальчика без штанишек передком в сугроб. Нет сочувствия к угнетенным народам мира. В такой волнующий день выступаю не в лучшем виде. Тому, кто нальет хоть полстакана, блабуду, скажу „сенкью вери мяч“…»
В «Красном подворье» между тем становилось все оживленнее. Появился известный в городе жуир Вадим Клякса. Далеко не все знали его как эмгэбэшного куратора злачных мест майора Щедрину. С благодушной улыбкой он поманил пальчиком Филимона. «Несколько слов лично с вами, Филя. Присядем».
Он отсел с Филимоном в сторону под картину Исаака Левитана «Над вечным покоем» с ее скорбной одухотворенностью. Почесывая длинным ногтем мизинца пробор набриолиненной прически, стал задавать вопросы. «Ну, как дела в университете, Филя? Хорошие ребята в группе? Держится еще у вас волейбольная команда? А как девчата? Вот эта черненькая твоя подружка Мила, не беременна еще? В Дом специалистов на танцы ходите?»
Лукич-Адрияныч принес майору одну за другой две большие рюмки коньяку, одну «тактическую», другую «стратегическую». Засим майор Щедрина шарахнул кулаком по столу и грозно выдохнул прямо в глаза Филе:
— Где прячешь оружие, свинья?
Обычно от таких вопросов пьяный народ трезвел. С Филимоном этого не случилось. В глазах у него прыгали три вишневеньких книжечки МГБ на фоне трех вариантов линий судьбы майора, то есть в том смысле, что Вадика Кляксы.
— Да, че ты, Вадим, да кончай ты…
— Перед тобой не Вадим, а представитель органов пролетарской диктатуры! Я тебя могу расстрелять еще до утра! Сукин ты сын, неблагодарная тварь! Великого Сталина заблевали, не успел умереть! Кому Родину предаешь, признавайся!
«Вот он, мой последний день рождения, — подумал пьяной головой Филимон. — Невольно хочется пройтись в грустном танго. Эх, чего-нибудь бы напоследок угарного, зыбкого, увядающего…»
Коммунальная жизнь нередко приводит к тому, что хорошие идеи одновременно зарождаются в четырех и более головах. Спиридон, Парамон и Евтихий уже танцевали. Нонна, Рита и Клара сдержанно извивались в объятиях мужской молодежи. Откуда же проистекала музыка, если музыканты в тоске по ушедшему гиганту еще не играли, а только лишь бесплатно употребляли фирменное варево солянку «Кр. подворье»? Музыка стекала с губ самих танцоров, сначала «Утомленное солнце», потом «Кампарсита», затем уже и нагловатая «Мамба итальяна».
Интересно, что число танцующих увеличивалось. К футуристам-мушкетерам присоединились как-то странно (неадекватно!) оживленные венгерские студенты, на которых ведомство «Кляксы» уже подготовило немалый материал. В вихре самодельной «мамбы» мелькал уже и отчаявшийся именинник со своей подружкой Милкой, известной в городе не только своей сногсшибательной попкой, но и парой туфель на каучуке в бродвейском стиле. Танцы напоследок. Хей, мамба, мамба итальяно!
«Что делать? Вызывать наряд? Дежурному по городу звонить? Еще одну „стратегическую“ принять?» — Такие мысли, будто вихрь демонов, пронеслись в ошеломленном сознании майора Щедрины. Вдруг к нему приблизился стройный и лиловатый, как поздняя сирень, юноша без наружных брюк. Внутренние брюки, иначе кальсоны, начинали уже оттаивать, и скопившаяся в промежности сосулька готова была отвалиться. «Вы кто такой?» — гаркнул пораженный майор. «Я Багратион Апбар, — признался беглый кавказский колхозник, он же Боб Бимбо, жертва американского расизма.» — «Вы танцуете, молодой человек?»
1985
По сообщению телевизионной программы «Интертейнмент тунайт» киноактриса Джейн Фонда сделала головокружительное признание журналу «Стар». Оказывается, она в течение последних двадцати (20!) лет страдала патологическим обжорством и для того, чтобы поддерживать то, чем сейчас восхищается все прогрессивное человечество, в пристойной форме, ей приходилось по несколько раз в день возбуждать рвоту.
Джейн! На ГМР, который находился в приступе глубокого экзистенциализма, это сообщение произвело впечатление разорвавшегося патрона с горчичным газом. Начались метания со скрипом разладившихся суставов. Значит, и тогда, Джейн, в те времена, гудящие под ветром — они ведь тоже входят в зону вашего двадцатилетнего признания, — значит, и тогда, Джейн, вы по несколько раз в день… блевали, дорогая?
Глава десятая
В течение двух лет еженедельно я выходил в эфир на волнах русской службы «Голоса Америки» с десятиминутной программой под рубрикой «Capital Shift»[140]. В названии рубрики, ясное дело, присутствовала двусмысленность: с одной стороны, речь шла как бы о капитальных изменениях в жизни, а с другой — как бы подразумевалось отсутствие таковых; ничего, мол, особенного не случилось — раньше жили в русской столице, а теперь в американской.
Решив остаться на берегах Потомака с претензией на оседлость, мы стали искать квартиру за пределами функциональной жилой зоны Юго-Запада, поближе к реальной жизни «Новых Афин».
За те деньги, что дерут со съемщиков домовладельцы из дистрикта Колумбия, можно снять целый дом за рекой, в Виргинии, или в мэрилендовских пригородах, однако мы все еще были чужды американской привязанности к suburban life[141] и нас как раз тянуло в самый центр дистрикта, к тому району, что называется здесь «Круг Дюпона», с его кафе парижского типа и книжными магазинами, открытыми за полночь.
Иные знакомые увещевали нас: да как это можно в даунтауне селиться, опасно же! Дом одного из этих знакомых в пригороде Сильвер Спринг был между тем за последний год ограблен дважды. В первый раз воры вынесли столовое серебро, во второй — телевизор, однако оба раза не тронули бесценных русских икон шестнадцатого века. Может быть, он
