Книга Дорогая буква Ю - Игорь Шестков

«Сумрачно светилась… волнуясь» — тоже нехорошо, хоть и красиво. И еще. Шум прибоя — слышен даже тогда, когда «не тихо». «Так тихо» тут — ветхая дань романтизму.

Читатель ждет, что над любящими пролетит редкая птица… на середину Черного моря…

…

«Ночлег». Небольшой этот рассказ (последний в «Темных аллеях») — написанный явно не для взрослых читателей, а для «юношества» — о неудавшейся попытке изнасилования малолетки. Отличная тема! Интересно и мальчикам и девочкам.

«Это случилось в одной глухой гористой местности на юге Испании».

Голос автора мрачен и монотонен. Подростки затаили дыхание. «Была июньская ночь, было полнолуние, небольшая луна стояла в зените, но свет ее, слегка розоватый, как это бывает в жаркие ночи после кратких дневных ливней, столь обычных в пору цветения лилий, все же так ярко озарял перевалы невысоких гор, покрытых низкорослым южным лесом, что глаз ясно различал их до самых горизонтов».

Не логично. Полнолуние, а Луна «небольшая». Самая большая, какая только может быть. Да еще и в «зените». Поэтому «все же так» тут совершенно лишняя и глупая подробность. И еще, кому до всего этого есть дело? Дети уже начали зевать. Ясно, что автор хочет построить мрачноватую, но чарующую декорацию к своему рассказу. Но и честь надо знать! «Узкая долина шла между этими перевалами на север. И в тени от их возвышенностей с одной стороны, в мертвой тишине этой пустынной ночи, однообразно шумел горный поток и таинственно плыли и плыли, мерно погасая и мерно вспыхивая то аметистом, то топазом, летучие светляки, лючиоли. Противоположные возвышенности отступали от долины, и по низменности под ними пролегала древняя каменистая дорога. Столь же древним казался на ней, на этой низменности, и тот каменный городок, куда в этот уже довольно поздний час шагом въехал на гнедом жеребце, припадавшем на переднюю правую ногу, высокий марокканец в широком бурнусе из белой шерсти и в марокканской феске».

Ну вот — «долина… между перевалами», «пустынная ночь» (в горах?), «мертвая тишина» (а как же «горный поток»?), «аметисты, топазы» (это светлячки вспыхивают… мерно и мерно же погасают), «лючиоли» (это что за твари?), «древняя каменистая дорога» (сквозь туман кремнистый путь блестит), «каменный городок», «бурнус» и «феска»…

И еще — «узкая долина», но «противоположные возвышенности отступали от долины».

Впрочем, что это я все придираюсь и придираюсь. Дети уже отложили было книгу в сторону — слишком много никому не нужных подробностей! Но… произошло явление героя! И какого романтического! Марокканец. Почему-то у Батшева в антологии — с одним «к». Прощаем. Зато в бурнусе из белой шерсти и феске. Автор продолжает строительство романтических декораций к своей тривиальной истории. «Городок казался вымершим, заброшенным. Да он и был таким. Марокканец проехал сперва по тенистой улице, между каменными остовами домов, зиявших черными пустотами на месте окон, с одичавшими садами за ними. Но затем выехал на светлую площадь, на которой был длинный водоем с навесом, церковь с голубой статуей Мадонны над порталом, несколько домов еще обитаемых, а впереди, уже на выезде, постоялый двор. Там, в нижнем этаже, маленькие окна были освещены, и марокканец, уже дремавший, очнулся и натянул поводья, что заставило хромавшую лошадь бодрей застучать по ухабистым камням площади».

«Да он и был таким» — лишнее предложение. «Проехал по тенистой улице», «светлая площадь» — кажется автор уже забыл, что дело происходит глубокой ночью. «Маленькие окна освещены» — плохо. Получается, что их кто-то осветил прожектором с улицы.

Автор вводит в текст остальных действующих лиц — старуху и девочку.

«На этот стук вышла на порог постоялого двора маленькая, тощая старуха, которую можно было принять за нищую, выскочила круглоликая девочка лет пятнадцати, с челкой на лбу, в эспадрильях на босу ногу, в легоньком платьице цвета блеклой глицинии, поднялась лежавшая у порога огромная черная собака с гладкой шерстью и короткими, торчком стоящими ушами. Марокканец спешился возле порога, и собака тотчас вся подалась вперед, сверкнув глазами и словно с омерзением оскалив белые страшные зубы. Марокканец взмахнул плетью, но девочка его предупредила: — Негра! — звонко крикнула она в испуге, — что с тобой? И собака, опустив голову, медленно отошла и легла, мордой к стене дома».

Кончается рассказ так. «Когда девочка вбежала с полным кувшином в отворенную дверь верхней комнаты, марокканец лежал на кровати уже совсем раздетый: в светлом лунном сумраке пронзительно чернели его птичьи глаза, чернела маленькая коротко стриженная голова, белела длинная рубаха, торчали большие голые ступни. На столе среди комнаты блестел большой револьвер с барабаном и длинным дулом, на кровати рядом с его кроватью белым бугром была навалена его верхняя одежда… Все это было очень жутко. Девочка с разбегу сунула на стол кувшин и опрометью кинулась назад, но марокканец вскочил и поймал ее за руку.

— Погоди, погоди, — быстро сказал он, потянув ее к кровати, сел, не выпуская ее руки, и зашептал: „Сядь возле меня на минутку, сядь, сядь, послушай… только послушай…“ Ошеломленная, девочка покорно села. И он торопливо стал клясться, что влюбился в нее без памяти, что за один ее поцелуй даст ей десять золотых монет… двадцать монет… что у него их целый мешочек…

И, выдернув из-под изголовья мешочек красной кожи, трясущимися руками растянул его, высыпал золото на постель, бормоча: „Вот видишь, сколько их у меня… Видишь?“

Она отчаянно замотала головой и вскочила с кровати. Но он опять мгновенно поймал ее и, зажав ей рот своей сухой, цепкой рукой, бросил ее на кровать, Она с яростной силой сорвала его руку и пронзительно крикнула: „Негра!“

Он опять стиснул ей рот вместе с носом, стал другой рукой ловить ее заголившиеся ноги, которыми она, брыкаясь, больно била его в живот, но в ту же минуту услыхал рев вихрем мчавшейся по лестнице собаки. Вскочив на ноги, он схватил со стола револьвер, но не успел даже курка поймать, мгновенно сбитый с ног на пол. Защищая лицо от пасти собаки растянувшейся на нем, обдававшей его огненным псиным дыханием, он метнулся, вскинул подбородок — и собака одной мертвой хваткой вырвала ему горло».

Браво, Бунин! Не дал свершиться злодейству. Сохранил невинность молодой испанки. Прикончил наконец ненавистного араба. Вырвал ему горло. С помощью адской псины. С «огненным дыханием». Дети довольны. Критики рукоплещут. Взрослый читатель пожимает плечами.

Источник

Для писателя существует только один источник — прошлое. И только один адресат — будущее.

Из прошлого в будущее устремляется поток героев, событий, мизансцен и мыслей. Через череп писателя, через компьютер настоящего…

Писатель пишет свой текст в скобках существования…

Я леплю словесные фигуры. Обретающие по ходу работы самостоятельность и самобытность, оживающие в тексте, берущие свои судьбы в свои руки, стремящиеся выйти за скобки…

Из самого себя, знакомых, близких, далеких и вовсе никогда не существовавших я делаю новых людей… Они — их страсти, слезы и радости — главная цель, извечное наслаждение писателя, этого фанатичного переработчика вторсырья.