Книга Мечта о Просвещении - Энтони Готтлиб

Назвать это утверждение «несколько двусмысленным» было явным преуменьшением. Оно настолько двусмысленно, что сопоставимо с атеизмом. Несколькими страницами ранее Филон спрашивал: «Не являются ли гниение репы, рождение животного и строение человеческого мышления видами энергии, по всей вероятности имеющими друг с другом отдаленную аналогию?»[759] То есть все естественные процессы, которые, для Филона в частности, включают мышление или интеллект, вероятно, несколько похожи. Из этого следует, что очевидная уступка Филона идее, что чудеса природы вызваны чем-то вроде интеллекта, согласуется с идеей, что они вызваны естественным процессом, потому что, по его словам, все естественные процессы в некоторой степени похожи на интеллект. Таким образом, с точки зрения Филона, сказать, что причина порядка во Вселенной – что-то вроде разума, значит сказать, что причина порядка во Вселенной – что-то вроде гниющей репы. Верующие могут успокаивать себя первой формулировкой. Но однажды они поймут, что никак нельзя исключить и вторую.

Филон полагал, что разумные теисты и неверующие должны признать: ни у кого из них нет ясного представления о том, в чем они расходятся в данном вопросе:

Так в чем же, восклицаю я, обращаясь к обоим противникам, предмет вашего спора? Теист признает, что изначальный интеллект весьма отличен от человеческого разума; атеист признает, что изначальный принцип порядка имеет с последним некоторую отдаленную аналогию. Неужели же, господа, вы будете препираться о степенях [этой аналогии] и окажетесь вовлечены в спор, не имеющий точного смысла, а следовательно не допускающий и никакого решения?[760]

Здесь Филон, похоже, выражает чувства самого Юма, более склонного сражаться с догматизмом верующих, чем обращать их в свои догматы. Юм сдружился со многими видными атеистами, когда в 50 с небольшим отправился на дипломатическую службу во Францию. Впрочем, их доктринерство, кажется, Юм находил грубым и топорным.

К тому моменту, когда Юм прибыл в 1763 г. в британское посольство в Париже, он уже был известным сочинителем и желанным гостем многих салонов. Годом ранее Босуэлл назвал его в своих дневниках «величайшим писателем Британии»[761]. Своей славой Юм был обязан «Истории Англии», а также ряду эссе в его «Политических рассуждениях», по большей части посвященных экономике. Эти эссе затрагивали темы, которые четверть века спустя более полно раскрыл Адам Смит. Юм, как великодушно писал Смит, первый, насколько ему известно, писатель, обративший внимание на тот факт, что развитие торговли и промышленности способствует свободе и хорошему государственному управлению.

Двумя ближайшими друзьями Юма в Париже были издатели «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбер, а те в разное время регулярно посещали знаменитый салон барона Гольбаха. В 1770-е гг. Гольбах был одним из первых мыслителей, защищавших атеизм в книге, опубликованной при жизни автора, хотя в случае Гольбаха и изданной под другим именем за пределами Франции. Гольбах любил преувеличивать число атеистов в своем кругу, или «кружке», как их называл Руссо, но, безусловно, встречались среди них и другие[762]. Ужины и суаре Гольбаха нередко привлекали выдающихся иностранных гостей. В их числе были Юм, Смит, Бенджамин Франклин и Эдвард Гиббон, молодой поклонник Юма, чья «История падения римской империи» была опубликована в год смерти Юма. Гиббон описывал в своей автобиографии «фанатичную нетерпимость» участников кружка Гольбаха и других парижских интеллектуалов: «Они высмеивали скептицизм Юма, проповедовали принципы атеизма и проклинали всех верующих с насмешками и презрением»[763]. Под «скептицизмом» Гиббон понимает то, что сейчас назвали бы «агностицизмом». Исходя из философии Юма предполагалось его скептическое отношение к идее, что вопрос о существовании Бога может быть в принципе разрешен. В то же время, поскольку Юм, кажется, совсем не верил в Бога, в известном смысле его можно считать атеистом.

Если рьяные неверующие Гольбаха смеялись над осторожностью Юма, он смеялся в ответ. Все это было вполне благодушно. «Здешние сочинители весьма приятны»[764], – писал Юм старому другому через несколько месяцев посещения салонов. Единственную неприятность за время его прекрасного пребывания в Париже добродушному Юму доставил Руссо.

Юм восторгался независимостью мышления Руссо, хоть и полагал некоторые его суждения несколько эксцентричными. Например, он не разделял присущую тому мрачную оценку современного общества. Юм считал его повесть «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) шедевром, но равнодушно воспринял «Общественный договор» (1762). Когда у Руссо начались первые проблемы из-за «Эмиля», Юм по совету их общего друга, графини де Буффлер, предложил ему помощь в поиске убежища в Англии. Юм написал Руссо, как уважает его: «…и за силу Вашего гения, и за величие Вашего ума»[765]. Ближе к концу своего пребывания в Париже Юм повторил свое предложение, и Руссо согласился. Так в январе 1766 г. они вместе отправились в Англию, и это, как и предупреждал Юма Гольбах, была большая ошибка. За Руссо закрепилась слава человека, кусающего кормящую его руку и видящего повсюду заговоры. «Вы не знаете этого человека, – говорил Гольбах уезжающему Юму. – Я вам прямо скажу, вы пригрели у себя на груди змею»[766].

Поначалу это казалось преувеличением. В марте того же года Юм восхвалял прекрасные манеры и скромность Руссо в письме к другу, отмечая правда, что «самый исключительный из всех людей»[767] невероятно эмоционален. Руссо мало учился «и в действительности не очень много знал, он лишь чувствовал на протяжении всей своей жизни и в этом отношении его чувствительность достигает таких высот, примеров которых я раньше не встречал». Как-то у Руссо случилась вспышка паранойи, когда тот обвинил Юма в вымышленном оскорблении, но она закончилась буквально за час, и эксцентричная пара слезно обнялась. «Я думаю, что ни одна сцена в моей жизни не была такой трогательной», – писал Юм. Однако несколько месяцев спустя Руссо пришел к убеждению, что Юм заманил его в Англию, желая погубить его репутацию, и публично обвинил Юма в участии в заговоре против него. В своей «Исповеди» Руссо предположил, что заговор возглавлялся графиней де Буффлер и другими французскими дамами, пытавшимися его контролировать[768]. Юм позже писал, что Руссо «окончательно рехнулся, будучи давно не в себе»[769]. Скандал попал в прессу, и Юм был вынужден огласить свою версию произошедшего. Руссо вернулся во Францию в следующем году.