Книга По ту сторону жизни - Екатерина Лесина

Верю. Было. Мне тоже случалось частенько испытывать стыд, главное, чтобы чувство это работе не мешало.

— Я извинился…

Только извинения не подействовали.

— Я предложил помощь. Если не мою, то… есть орден. Что бы про нас ни говорили, мы заинтересованы в сохранении равновесия.

И беспризорная озлобленная ведьма потенциально опасна.

— Сменить имя… выправить документы… переехать… ей нашлось бы место. Да и…

— Не захотела?

— Повесилась.

Ага… и прокляла напоследок, закрепив собственной смертью проклятье. Дура…

— Ты идиот.

— Знаю. Мне говорили…

— Ничего, повторить — оно полезно…

Грохнула дверь. Раздались шаги. И Диттер вздохнул:

— Я не должен был с ней связываться.

— Ты не должен был с ней играть, — вот уж чего мы не любим, так это манипуляций. Не знаю почему, однако сама мысль, что кто-то станет играть со мной вызывает нервическую дрожь и желание сомкнуть руки на шее этого потенциального покойника.

А что до ведьмы…

Самоубийство и проклятье, конечно, интересный вариант, но уж больно бестолковый. И на месте Диттера я бы не себя грызла, а хорошенько покопалась бы в той смерти. Вот… не в характере темных руки на себя накладывать. Уж больно мы жизнь любим.

А проклятье…

Есть сто один способ испортить человеку жизнь. А заодно уж растянуть удовольствие на годы…

Не верю. Но…

— Вам везет, — герр Герман прижал к носу платок. — А здесь воняет…

ГЛАВА 37

Домой нам разрешили вернуться ближе к полуночи. И подозреваю, герр Герман с превеликим удовольствием оставил бы нас в уютной камере на ночь, а то и на две и вовсе переправил бы в теплые объятья тюремного надзирателя, но…

Показания слуг. И клятва, принесенная Диттером на Писании. Да и кому с инквизицией связываться охота.

— Знаешь, — я с удовольствием вдохнула теплый воздух и потерла грудь. Сердце вяло трепыхалось, разгоняя по телу темную кровь, неудобств по этому поводу я не ощущала и вообще, кажется, смирилась с нынешним своим состоянием. Стоило признать, что в нем есть некоторые плюсы. — А… давай прогуляемся.

Диттер возражать не стал. Благо к этому времени дождь окончился. На мостовой блестели лужи, и луна любовалась в каждой полным своим отражением. Она походила на головку отменного мьезельского сыра, к такому хорош терпкий сладкий портвейн… И мысли ни о чем. Кто думает о важном с портвейном в руках.

Помнится, когда-то мы убегали от компании… втроем… я, Патрик и Адлар. Пробирались на набережную, было у нас там местечко на старом мосту. Патрик забирался на перила, хвастаясь ловкостью своей, Адлар качал головой — он по натуре своей был слишком осторожен. Я… просто наслаждалась свободой.

Странно думать, что они умерли.

И я умерла.

Я вернулась, но сути-то вопроса это не меняет…

— Ты зануда, — Патрик танцует на узеньких каменных перилах, и мелкая крошка летит в темноту. Где-то внизу всхлипывает вода. А я… я хохочу.

— Я просто проявляю оправданное благоразумие, — Адлар пьет портвейн из горлышка. Я держу вторую бутылку. Мы все слегка пьяны, но не настолько, чтобы потерять память. Или присоединиться к вечеринке, постепенно перерастающей в нечто совсем уж непотребное.

— Жизнь слишком коротка, чтобы быть благоразумным…

Я знала, куда наведаюсь ночью. И видит Кхари, если женщина виновна, то… Я что-нибудь придумаю. Безнаказанной она не останется.

Вильгельм встречал нас, скрестив руки на груди. Весь вид его выражал немой укор, который, впрочем, оставил меня равнодушным.

— Между прочим, — сказал он, посторонившись, пропуская меня и Диттера, который был слишком задумчив, чтобы обращать внимание на мелочи вроде чужого плохого настроения. — Меня здесь не кормили!

— Совсем?

— Почти, — Вильгельм шмыгнул носом, который вытер об атласный рукав халата. — А еще заставляли пить какую-то гадость…

— Заставили? — поинтересовалась я исключительно из вежливости.

Он вздохнул.

Ага, значит, без мейстера не обошлось, а тому, что ведьма, что инквизитор… всех вылечит.

— И еще в этом доме проводились темные ритуалы…

Я фыркнула: нашел, чем удивить. Этот дом, между прочим, некромантом выстроен и после выдержал не одно поколение темных… я бы удивилась, если бы здесь не провели ни одного ритуала.

— Нет, — Вильгельм мотнул головой и вновь нос вытер. — Недавно проводились…

— Я воскресла.

Это, в конце концов, тоже силы потянуло изрядно, причем отнюдь не светлой, а потому остаточные эманации были бы весьма и весьма характерного спектра.

— И это тоже, — отмахнулся инквизитор, пританцовывая. — Я о тех, которым пара десятков лет… и сугубо теоретически… исключительно теоретически… применительно ко временному разрезу…

Пара десятков лет?

Я бросила перчатки на поднос. Сняла шляпку. Коснулась волос, на которых, казалось, еще ощущались остатки лака…

Пара десятков лет — это много…

След простейшего проклятия исчезает через сутки-двое, эманации от заклинаний второго-третьего уровня держатся до месяца. Первого — до года, а если использовано жертвоприношение… но даже смерть животного развеивается спустя лет пять-семь… иногда десять…

А человеческая жертва — дело иное.

— И срок давности, как понимаешь, по этим делам отсутствует, — протянул Вильгельм, пристроившись за мной следом. В полосатом халате, несколько большом для тощей его фигуры, в домашних тапочках и с носом покрасневшим, с глазами слезящимися, он зря пытался выглядеть грозным.

Да и…

— Мне обвинение предъявлять собираешься?

— А родовое право?

— Это исключающий случай, если память не подводит… тем более что одних эманаций для обвинения недостаточно…

…Аарон Маркович от этого обвинения и камня на камне не оставит, заодно, глядишь, и встречный иск подаст, компенсацию требуя за моральные страдания и попранное доброе имя.

— Она злая, — пожаловался Вильгельм кому-то. — И не буду я эту гадость есть!

— Овсянка полезна для вашего здоровья, — голос Гюнтера звучал ровно, а тон был настолько благожелателен, что даже я поверила бы, будто руководствуется он исключительно заботой о здоровье бедного дознавателя.

Но все-таки, все-таки…

Темный ритуал с человеческой жертвой?

Пару десятков лет тому… к сожалению, даже их силы не хватит, чтобы установить более-менее точную дату. Спустя первую дюжину лет фон становится размытым и стабильным на все последующие годы… нет, неприятно, однако, думать, что в моем доме кого-то в жертву приносили.