Книга Восьмой круг. Златовласка. Лед - Эд Макбейн

Я давно понял, что начинать с ней разговор, когда она занята чтением, не следует. Да и за завтраком тоже. Джоанна не жаворонок. Беседы с ней до девяти часов утра сходили мне с рук, пока она была маленькой. Мы со Сьюзен по очереди вставали, чтобы дать ей утреннюю бутылочку смеси. Я держал Джоанну на руках и нашептывал ей нежную бессмыслицу, глядя на ее круглое личико, а она быстро пила смесь, по-моему, совершенно несъедобную. В отношении еды привычки дочери не особенно изменились: хлопья она ела размоченными и запихивала себе в рот полные ложки, с которых капало молоко. Внимание ее было поглощено последними приключениями Хагара Ужасного.

— Доброе утро, — произнес я.

Я подошел к холодильнику и достал пластиковый контейнер с апельсиновым соком. Вчера я собственноручно собрал апельсины и выжал сок. Старина Реджи увидел, как я их собираю, и спросил, хочу ли я выжать сок из всех апельсинов сразу. Я ответил, что именно это я и намереваюсь сделать. Он ответствовал, что лучше выжимать ровно столько соку, сколько я собираюсь выпить сразу же. Такой сок наиболее полезен, да и вкуснее, когда он «свежего отжима». «Отжима», так он выразился. Я заметил, что у меня нет времени выжимать свежий сок каждое утро. В субботу или воскресенье я набираю апельсины и выжимаю из них столько сока, чтобы мне хватило на всю неделю. Старина Реджи покачал головой и ткнул тростью ящерицу. В следующий раз, когда я его увижу, надо бы извиниться. Нет, не за то, что я выжимаю сока за один раз больше, чем могу выпить, и не за «Модерн джаз квартет». Только за то, что выместил на нем свое плохое настроение.

— Что это ночью был за шум? — спросила Джоанна.

Я подумал, что она говорит о нашей с Сьюзен ссоре. Конечно, дочь не могла не слышать, как мы скандалили. Но потом я сообразил, что она имеет в виду телефонный звонок, после которого я уехал из дому. Как объяснить двенадцатилетней девочке, что три человека, которых она знала и, может, даже любила, были этой ночью убиты?

— Папа, что случилось? Почему ты вдруг уехал?

— Доктор Парчейз позвонил, — ответил я.

— Зачем?

Я помолчал, а потом произнес:

— Кто-то убил Морин и девочек.

Дочь отложила ложку и посмотрела на меня.

— Кто?

— Пока неизвестно.

— Ого!

— Ты бы шла одеваться, а?

— У меня есть время, — сказала Джоанна, но, взглянув на настенные часы, воскликнула: — Уже нет! — и побежала к себе в спальню.

Я включил чайник, сел за стол и принялся потягивать сок и читать газету. Об убийствах там не упоминалось. Возобновление переговоров об ограничении стратегических вооружений… Губернатор соседнего города обвиняется в хищениях… Голливудская знаменитость играла в теннис в воскресенье утром в Филд-клубе. Крис Эверт выиграла теннисный турнир «Виргиния слимз» в одиночном зачете, а губернатор Эскью провозгласил вчерашний день днем Крис Эверт в ознаменование… Может, мне отменить игру в теннис?

Я сделал себе чашку растворимого кофе и вышел с ней во двор, туда, где дюжина небольших доков выходила на канал. Солнце только-только вставало. Ночной ветер разогнал все облака, нависавшие над городом и давившие его накануне. День обещал быть ясным и солнечным. Я прошел по мокрому от утренней росы газону, который здесь был гораздо зеленее, чем перед фасадом дома. «Пустомеля» был пришвартован боком к доку. Один из гарделей колотился об алюминиевую мачту, производя страшный шум. Я взобрался на борт, натянул веревку потуже, и дребезжание прекратилось. Я назвал так парусник вопреки протестам Сьюзен. Стоил он, будучи подержанным, семь тысяч долларов, что совсем неплохо для яхты длиной двадцать пять футов, где спокойно могли разместиться с ночевкой четыре человека. Вода в канале была спокойной. На нашей улице кто-то завел автомобиль. Я взглянул на часы: без четверти семь. Город Калуза просыпался.

Я вернулся в дом и прошел в спальню. Сьюзен еще спала, волосы разметались по подушке, правая рука согнута в локте, ладонью кверху. Ноги запутались в простыне. Я нажал кнопку звонка на задней стенке будильника. Джоанна принимала душ, до меня доносилась размеренная дробь капель. В ее комнате звучало радио — станция, транслировавшая рок-н-ролл, которую дочь всегда слушала. Она включала его очень тихо каждое утро, как только вставала, словно бодрствовать и не слушать при этом музыку было для нее невыносимо. Порой я жалел, что Джоанна не включает ее погромче — потому что так мне слышна была только монотонная партия бас-гитары, без малейшего намека на мелодию.

Я хорошо выспался, но понятия не имел, что от меня может потребоваться сегодня, и интуиция подсказывала, что вместо теннисного клуба мне, пожалуй, лучше отправиться в офис. Правда, я не мог вообразить, чтобы Джейми встал раньше полудня, так что смысла сидеть за столом в кабинете ровно в девять в ожидании звонка не было. Уж к девяти тридцати-то, в крайнем случае к десяти, я туда доберусь. Решив не отменять игру, я отправился в нашу общую с Сьюзен ванную, снял халат и включил душ. Взяв мыло, какое Сьюзен купила прошлым летом во время нашей поездки в Англию, то самое, которое она просила не оставлять в мыльнице, потому что оно быстро размокало и стоило больших денег, я смотрел, как ручейки пены струятся по моей груди и животу, затекая в пах, и думал об Агги.

Теннисный клуб Калузы последние пять месяцев перестраивался, и сейчас строительные работы близились к завершению. По всему было видно — он станет еще просторнее и роскошнее, чем прежде, но пока кругом штабелями лежали доски, стояли коробки с гвоздями, валялись рулоны рубероида, и «козлы» для распилки досок перегораживали дорогу, обозначая, что дальше ходить не рекомендуется, пока идет стройка. Как раз на таких «козлах» и сидел Марк Голдман, вернее, полусидел, опираясь на них и скрестив ноги в щиколотках — правая поверх левой, а ракетку положив на колени. Увидев меня, он посмотрел на часы:

— Думал, что ты не приедешь.

Каждый раз, когда Марк так говорил, я сразу машинально смотрел на свои часы. А говорил он так каждое утро понедельника. Еще вылезая из машины, я взглянул на часы на приборной доске — они показывали без трех минут восемь. На парковке я посмотрел на наручные часы. Но все равно, когда Марк сказал то, что он говорил мне каждый понедельник с тех пор, как мы начали играть в теннис, я, как полный идиот, уставился на часы.

У Марка кудрявые черные волосы и темно-карие глаза. Теперь у него еще и усы, которые он лелеял уже два месяца. Когда начал отращивать их, сказал мне: усы сейчас самое то. Все молоденькие девицы с ума сходят. Это важно: Марк сорокавосьмилетний холостяк. Если бы у него не получалось сводить с ума молоденьких — то кто бы ему оставался? Старушки тридцати девяти — сорока лет? Ну уж нет! Все эти годы Марк был холостяком, пользующимся успехом, а все потому, что следовал моде. «Мода, Мэтт, — говорил он. — Если хочешь в чем-нибудь преуспеть, следи за модой. Усы сейчас — самое оно. Дамочка моложе тридцати безусому в морду плюнуть и то не захочет». — «А усатому?» — «А вот умников никто не любит, Мэтт», — усмехнулся Марк и сделал вид, что стреляет в меня указательным пальцем.