Книга Другое детство - Сергей Хазов-Кассиа

— А тебе, блядь, какая разница, что с Катей? Или тебе твой новый друг не доложил до сих пор? Что же так всё странно у вас, ты ему всё рассказываешь, а он тебе нет?

Значит, она вернулась к нему. Значит, надежды нет.

— Ну, так что же?

— Что?

— Тёма, блядь, чё ты чтокаешь? Я тебя спрашиваю, зачем ты всё это наделал? Кто тебя просил? Зачем ты, блядь, рыло своё поганое суёшь везде, где не нужно?

— Не знаю, — только и смог промямлить я.

— А кто, блядь, знает? Я, блядь, думал ты мне друг, а ты просто подстава. Зачем ты вообще полез туда? Тёма, скажи мне, может я не понимаю чего?!

Да, да, да, Артур, Артурчик, милый мой дружок, ты ничего, ничегошеньки не понимаешь, но, боюсь, и не поймёшь. Как мне объяснить тебе?

— Тёма, ну что ты молчишь-то? А я тебе скажу, зачем ты это сделал. Ты всегда был, бля, таким правильным: это можно делать, это нельзя. Матом не ругайся, на людях не дрочи, трахайся только с теми, с кем мама разрешит, так ведь, правда? Ты ради этого всё сделал, чтобы все были такими же правильными, как ты? А тебе мама не говорила в детстве, что нехорошо друзей подставлять? Этому тебя, блядь, не научили?! А что обманывать нехорошо, это-то ты прекрасно, знаешь, так ведь? Только вот это нам всем обманывать нельзя, а как тебе, так можно, да, бля?

Я молчал. Из трещины в асфальте выполз муравей. Всё ему нипочём, ни с кем не надо объясняться.

Артур понял, что он не вытянет из меня ни слова, встал напротив и замолк, ожидая хоть какой-то реакции. Но я всё смотрел вниз, теперь перед моими глазами были джинсы Артура, муравья больше не было видно, и мне хотелось, чтобы он отошёл и позволил мне снова смотреть на асфальт.

— Эх, Тёма. Я думал ты мне друг. А ты просто… пидор, — сказал Артур, повернулся и быстро зашагал в сторону остановки.

Да, Артур. Ты прав. Я пидор. Просто пидор.

Я сидел у мутного окна плацкартного вагона, который увозил меня из этого города. Колёса перестукивали свою чечётку, за окном было темно, и лишь мелькали фонари на полустанках. Весь вагон давно уснул, только в другом его конце поскуливал младенец. Мне вовсе не хотелось спать, я смотрел на мелькавшие мимо тёмные тени деревьев, станции, проносящиеся встречные поезда.

Я дезертировал и не мог бы сказать, кто взял верх. Я уезжал не со спокойным сердцем, о нет. Несмотря на то что моя жизнь до этой минуты, в общем, приносила мне больше огорчений, чем радостей, она всё равно была моей. А теперь я ретировался, бежал в неизвестность. Но я смертельно устал. Устал бороться с мамой, не видел возможности заполучить Андрея и не хотел больше видеть Артура. Мне казалось, что я выбрал лучшее, что можно сделать в этой ситуации, — просто оставил поле боя. Но закончилась ли главная битва, та, что происходила внутри меня?

Эпилог

Я приехал в свой родной город по делам спустя десять лет. Вот уже лет пять как мы не разговаривали с мамой, которая так и не приняла ни мою жизнь, ни меня самого. Я не видел ни Артура, ни Катю, ни Иру, ни Андрея, и не было вестей ни о ком из них, лишь фамилия Андрея проскакивала то тут, то там в новостях — он сделал неплохую карьеру в журналистике.

Я и сам не мог жаловаться. Я был счастлив в своём мире, который создал для себя сам и куда не было доступа никому, кто мог бы не одобрить его.

Я вёл машину по заснеженным узким улицам и не узнавал их, потому что никогда не ездил здесь за рулём. Навигатор предупреждал о поворотах, но я то и дело пропускал их, так что он постоянно перестраивал маршрут. И мне уже казалось, что я еду не туда, куда мне нужно, а просто кружу среди этих улиц и домов, как в чаще леса, когда заблудился, и тебе кажется, что ты идёшь прямо, но на самом деле наворачиваешь круги. Снег валил стеной, дворники работали на полную, приходилось постоянно поливать лобовое стекло. В машине было тепло, но я знал, что за окном сыро и промозгло, и не спасёт никакая одежда. Поток двигался медленно, я стоял на каждом светофоре, стараясь смотреть прямо перед собой, не поднимая глаз и не глядя по сторонам.

Дома, серые дома, которые в этом снегу потеряли свою плоть и стали похожи на призраки домов, обступили, склонились надо мной. Они узнали меня, конечно, как бы я ни скрывался. Они ненавидели меня, они хотели бы сомкнуться над моей головой, чтобы больше никуда никогда не отпустить. Я предал их десять лет назад и предавал с тех пор каждый день.

Вокруг брели сквозь метель люди, такие же бесцветные и бестелесные, как и здания, входили, выходили из подъездов, которые они называли парадными, и мне казалось, что я предал и всех этих людей тоже. Я должен был продираться сквозь пургу вместе с ними, и не только сегодня, а каждый год из тех десяти лет, прожитых далеко отсюда. Я только здесь и сейчас понял, что мог бы ведь и остаться, стать частью этой жизни, которая теперь обступала меня со всех сторон.

Беспросветная тоска навалилась на меня. Мне захотелось закрыть глаза, открыть их снова и увидеть, что я в другом городе, стою в пробке на Садовом кольце, что до дома осталось всего ничего, а дома меня ждёт мой любимый, и есть сыр, тосты, вчерашний кусок сёмги и початая бутылка вина. Но не было ни Садового кольца, ни сёмги, ни вина, был только этот серый зловещий город, который лучше бы убил меня, чем отпустил обратно.

Я обещал бабуле посетить её на даче в этом нашем Головлёве, где прошло моё детство, уж не знаю, было ли оно счастливым, мне сравнивать не с чем. Бабуля жила там зимой, а мама приезжала туда летом, отправляя бабулю в душную городскую квартиру. Покончив с делами, я ввёл название деревни в навигатор и покатил по широким проспектам спальных районов. По крайней мере, на душе здесь было спокойнее, такие районы везде одинаковы.

Выехав за город, я какое-то время катил по шоссе, а потом свернул на небольшую дорогу, где в снегу была наезжена только одна полоса посередине, да и по ней приходилось ползти очень медленно, потому что асфальт был разбит, машина то и дело грозилась вылететь в кювет. В свете фар мелькали названия станций, которые я так часто проезжал раньше на электричке, но если железная дорога обходила деревни стороной, то шоссе рассекало их надвое. Ни в одном окне не горел свет, ни один фонарь не был включён. Вокруг стояла кромешная тьма, которая была ещё глубже из-за обильного снегопада. Вот тут-то ничего за последние десять и даже двадцать лет не изменилось. И не изменится никогда. Тут вечно будет валить снег, всегда будет ночь, и ни одного огонька вокруг.

Как и в городе, меня охватил животный ужас. Но если там меня окружали все эти чужие жизни, которые могли бы быть моими, здесь не было жизни вообще. Казалось, не только вокруг всё мёртво, но что и всё, что было до этого, — лишь иллюзия, сон. Может, и не было этих десяти лет? Может, мне это всё привиделось? Где она, моя жизнь?

Я остановил машину прямо посреди дороги, потому что обочины были завалены снегом. Передо мной виднелся узкий мостик через замёрзшую речку. Я знал, что эта речка через несколько километров прожурчит через мою деревню, притечёт к той самой опушке, на которую я засматривался в детстве, обогнёт её и растворится в лесу, чтобы где-то совсем далеко впасть в большое, как море, озеро. Я порылся в бардачке и достал постаревшего, затасканного бубнового валета, на котором возбуждённый свинопас с огромным, на полкарты, членом шёл в направлении принцессы, задравшей юбку так, что её головы не было видно, зато всё остальное занимало вторую половину картинки.