Книга Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

Не случайно грабители активизировались в выходные и праздничные дни, а частым местом совершения грабежей были ближайшие окрестности кабаков. Пойманный Каином 31 декабря 1741 года дворовый Семен Кадия на допросе рассказал об одном ночном грабеже с его участием, совершённом за несколько дней до его ареста: «…и в нынешнем 741-м году перед Рождеством Христовым за неделю он, Семен, от оного помещика своего приходил в город для покупки на Мытном дворе мяса, и с того Мытного двора он, Семен, ходил за Москву-реку, близ церкви Георгия, что в Ендове, на кабак для питья вина, и у того кабака сошлись с ним Журавлевой фабрики Петр Волков, Алексей Майдан, Большого суконного двора Матвей Цыганов, Парусной фабрики матрос Осип Силин… И в то время в вечеру шел мимо их незнаемо какой пьяной, и он, Семен, с показанными товарыщи с того человека взяли грабежом шапку, да варяги, да рукавицы новые»[505].

Нападение, как правило, сопровождалось физическим насилием, целью которого было лишение жертвы возможности сопротивляться. Так, канцелярист Духовной консистории Иван Яковлев в Сыскном приказе рассказал: «…сего 1746 году марта против 5 числа в час ночи шел я из оной консистории в дом свой, и как буду против кузниц, что на Болоте х Конной плащатке, напали на меня воровские люди три человека, били меня и увечили смертными побои, и глаза снегом мне засыпали». Вышеупомянутого архивариуса Сыскного приказа Нефеда Попова трое преступников «били смертно кулачьем, також и топунками», а затем приставили к его горлу нож, оставивший рану «длиною на вершок»[506].

Добычей грабителей становилось содержимое карманов жертв, а также некоторые предметы их гардероба. 18 декабря 1743 года купец 2-й гильдии Тимофей Михайлов сын Точильщиков, возвращавшийся домой за Покровские ворота, подвергся нападению четырех человек. Воры «взяли грабежем кафтан суконной синий, в котором имелось в кармане в мешечке денег пять Рублев, да дворовая купчая крепость, да из Московской губернской канцелярии данной указ по желательной скаске на недействительного церковника пономарского сына Якова Васильева, да записная долговая книшка, кафтану цена пять рублев, да сорвали шапку суконную зеленую с черной бархатной овчиной, в ней платок шелковой — цена шапке и платку три рубли, и оные люди, пограбя, ушли». Канцелярист Духовной консистории Иван Яковлев рассказал, что ночью 5 марта 1746 года грабители с него «сняли епанчу суконную темнолимонную на лисьем хрептовом меху, пуговицы на той епанче по обе стороны гарусные — цена осмнатцать Рублев с полтиной, да ис кармана выняли плат шелковый — цена рубль дватцать копеек, и ис штанов ис карманов выняли в мешечке холщевом денег серебряных полтора рубли десять копеек, два рублевика да ключ — цена шесть денег»[507].

Во времена Ваньки Каина московские грабители настолько обнаглели, что совершали нападения не только по ночам, но также по вечерам и даже средь бела дня. Так, «фабричный» Матвей Тарыгин, пойманный Каином ночью 28 декабря 1741 года в воровском притоне на Москворецкой улице, на допросе признался, что недавно ограбил «в вечерний благовест» некоего «прохожего пьяного человека» возле Москворецких ворот, в одном из самых людных мест Москвы![508] Зимним днем 1749 года возле Арбатских ворот при полном равнодушии прохожих и местных лавочных сидельцев был ограблен личный камердинер великого князя Петра Федоровича, будущего императора Петра III. Этот случай послужил основанием для именного указа Елизаветы Петровны от 13 февраля того же года:

«Ея Императорскому Величеству известно учинилось, что в Москве от людей господских чинятся великие своеволия — не только ночью, но и днем проезжих бьют и грабят, что и недавно случилось комнаты Его Императорского Высочества государя Великого князя камердинера Степана Карповича: в самых Арбатских воротах незнаемо чей лакей, выскоча из-за угла, бил кулаками и дубиной, и рвал с плеч епанчу, которой хотя отнять не удалось, однако сорвав с шеи платок и из кармана с деньгами кошелек, ушел, что тутошние лавочники и проезжие видели, а вспоможения ему никакого не учинили, хотя же он, Карпович, и караул кричал… Того ради Ея Императорское Величество указала… чтоб впредь такие своевольства пресечены были… во всей Москве публиковать, а обывателям с подписками объявить, ежели где таковые наглости от кого произойдут днем и ночью, то находящимся в тех местах обывателям и проезжим людям, при ком то случится, тех озорников ловить и до убийства, и драки, и грабежа не допущать, а имая, под караул отдавать на съезжие дворы и в Главную полицию. Буде же оные такого защищения чинить не будут, самих брать под караул и штрафовать по указам без всякого упущения»[509].

Возымел ли этот указ какое-либо действие на московских грабителей, а также на свидетелей их преступлений, сказать сложно. Но сам эпизод ограбления днем в оживленном месте личного камердинера великого князя и факт появления именного указа императрицы, часто приезжавшей со своим двором в Москву, красноречиво свидетельствуют о крайне низком уровне защищенности московских обывателей от грабителей.

Домовые кражи

Двадцать второго января 1742 года в Московскую полицмейстерскую канцелярию была подана челобитная жены капитана Ивана Гаврилова сына Оловянникова Анны Семеновой дочери: «…двор наш имеетца за Москвою-рекою в приходе церкви Николая Чудотворца, что в Пыжове. И сего генваря против 21 числа в ночи незнаемо какие воровские люди покрали в том доме из кладовой светлицы всякие пожитки и святые иконы, платья, посуду серебряную, медную и оловянную, а что чего порознь покрадено, о том по усмотрению их подано будет от них прошение впредь, а ныне вскорости того всего именно объявить невозможно»[510].

Вскоре главные участники этой кражи — монастырский крестьянин Афанасий Шаров, беглый солдат Алексей Лебедев и беглый рекрут Тимофей Коршунов — были схвачены доносителем Иваном Каином и на допросах признались в совершении множества аналогичных преступлений. О краже в доме капитана Оловянникова они рассказали в деталях.

Всё началось со встречи профессиональных воров Шарова, Лебедева и Коршунова на Полянке в кабаке, который в народе назывался «на Голиках». Они выпили по чарке вина и стали обсуждать свои преступные планы. Шаров рассказал приятелям, «что де он усмотрел за Москвою-рекою в приходе церкви Николая Чудотворца, что словет в Пыжеве, за Кузнецами в переулке двор… в котором… имеется пожитков многое число».

Пропустив еще по чарке, приятели втроем отправились «к вышеописанным хоромам», где внимательно осмотрели место будущего преступления. Сам двор находился на Большой Ордынке, а помещение кладовой палаты выходило окнами в безлюдный переулок, и его окна, хотя и были закрыты ставнями, располагались низко, на уровне человеческого роста. Идеальные условия для совершения кражи!