Книга Обман - А. Брэди

– Я жду… чего угодно. Любых сведений, которые помогут мне лучше его понять. Каков был его диагноз? Наши тестирования свидетельствуют о наличии депрессии, ПТСР, суицидальных идеях, еще есть некоторые комментарии по оси 2, но никакого настоящего диагноза. Официальной истории семьи у меня тоже нет – кроме того, что он сам мне рассказал. Мы проводим еженедельные терапевтические сеансы уже несколько месяцев, но мне все еще не ясно, почему его направили в психиатрическую лечебницу. – Я прижимаю трубку ухом к плечу и застегиваю пуговицы на рубашке.

– Мне запомнилось, что это был один из самых поразительных пациентов, с которыми мне приходилось сталкиваться.

– В самом деле? И что вас так в нем заинтересовало? – Я вспоминаю слова Ричарда: «Вам может не понравиться то, что вы обнаружите», – и мне хочется выспросить у доктора Слоана все, что он знает.

– Ну, в тюрьме не так уж часто можно встретить человека такой комплекции – высоченного, мускулистого, к тому же молодого и сильного, который при всем этом предпочитает держаться в стороне. Когда мне сообщили, что он не разговаривает и не ест, я был крайне заинтригован. Подумал, что здесь кроется какая-то непростая история.

– Как вам удалось разгадать эту историю, если он никогда с вами не разговаривал?

– Большей частью по глазам и по осанке. Когда он впервые вошел ко мне в кабинет, я увидел сгорбленного человека с опущенными плечами и головой. Он смотрел на меня исподлобья – ну, вы понимаете, что я хочу сказать. Да, я прекрасно его разгадал. А его глаза загорались, когда я касался какой-то, видимо, важной для него темы. Я долго думал и наконец решил провести полное обследование, и все понемногу стало вставать на свои места.

– Он говорил мне об обследовании. Как вы узнали, откуда у него все эти шрамы и прочее?

– Я не знал. Но когда высказал предположение, что здесь замешана его мать, он неожиданно изменился. Стал держаться по-другому. Словно долго нес тяжелый груз, а я вдруг снял этот груз с его плеч. Он поднял голову, выпрямил спину. Это было удивительно. Я еще никогда не наблюдал столь разительной и быстрой перемены в поведении пациента.

– Это вы рассказали ему о ПРС? – Я словно взволнованный ребенок, которому не терпится открыть сразу все рождественские подарки, – слишком поглощена вопросами, чтобы как следует сконцентрироваться на ответах.

– Да. После того как я осознал, что в его случае присутствовало жестокое обращение со стороны матери, он как будто настроился на меня еще больше. По нему было видно, что он жаждет объяснений, хочет понять, почему она была такой. Я задавал ему вопросы о ее поведении, о его детстве, и он по-своему отвечал мне – не говоря ни слова. То вдруг выпрямлялся, то начинал потирать большие пальцы, когда что-то совпадало. Я сложил два и два, и по симптомам стало ясно, что у нее был чистой воды ПРЛ.

– Невероятно. Вы смогли поставить диагноз женщине, которая умерла, исходя из молчания ее сына. Поразительно, абсолютно поразительно.

Я не могу поверить, что все это произошло в действительности. Как этот парень смог обо всем догадаться? И как он до сих пор помнит все эти подробности?

– Разумеется, официального диагноза я поставить не мог – она давно была мертва, к тому же я не только никогда не лечил ее лично, но даже и не видел, и у меня не было никакой истории болезни, вообще ничего, на чем я мог бы основываться. Так что это была всего лишь профессиональная интуиция, полагаю. Или что-то в реакции Ричарда убедило меня, что я прав. Он очень много и охотно читал в тюрьме, все время держался сам по себе, в контакт ни с кем не вступал, и я стал давать ему литературу по психологии и психиатрии – брошюры и статьи, где описывались симптомы пограничного расстройства личности. Ричард буквально проглатывал все, что я ему приносил. Думаю, к тому времени, когда освободился, он стал настоящим экспертом по ПРЛ. Он взял мой медсправочник по параметрированию DSM и зачитал его почти до дыр.

Не Ричард ли оставил тогда все эти открытые справочники в компьютерной комнате?

– Не припомните ли вы чего-либо еще, что было важно, по вашему мнению? И не могли бы вы мне сказать, почему его послали на лечение в психиатрическую больницу? Как я говорила, у меня нет ни информации, ни диагноза. Ему не ставили официальный диагноз в тюрьме? Он говорил, что не заполнял никакие бумаги. Но вы ведь их наверняка заполняли? У вас остались записи, которые могли бы быть мне полезны? – Я записываю все, что он говорит, в надежде сложить воедино все кусочки головоломки.

– Видите ли, с тех пор, как я вышел на пенсию и перестал работать в пенитенциарной системе, у меня больше нет доступа к этим материалам.

– Вы помните мельчайшие подробности о Ричарде. Вы уверены, что больше никак не можете мне помочь?

– Честно, я не помню, поставили ему тогда официальный диагноз или нет. А подробности застряли у меня в памяти потому, что это наше молчаливое общение было крайне необычным. Уникальным, можно сказать. Но постановка диагноза – настолько обыденная вещь… Их я, как правило, не запоминаю. Нет нужды.

– К нему приходили посетители? Кто-нибудь навещал Ричарда в тюрьме?

– Об этом я точно ничего не знаю. – Доктор Слоан вдруг как будто замыкается в себе.

– А вы никогда не пытались разузнать что-нибудь о его девушке? Мы недавно говорили о ней – когда его посадили, у него была девушка. Вам о ней ничего не известно?

– Нет, не припомню. – Я слышу слегка раздраженные нотки в его голосе, как будто он устал от моих расспросов.

– Простите, что никак от вас не отстану, но я в отчаянии. Я делаю все, чтобы понять, что происходит с Ричардом, вот уже много месяцев, и вы единственный человек, который способен прояснить ситуацию. Вы уверены, что у вас нет ничего, что могло бы мне помочь? Записи, заметки… хоть что-нибудь? Любая мелочь? Мне необходимо знать, почему его сочли нужным поместить в больницу. Должен быть какой-то диагноз, обязательно.

Доктор Слоан глубоко вздыхает.

– Я еще поддерживаю отношения с некоторыми коллегами из Огденсберга. Если вы в таком безнадежном положении… что ж, наверное, я смогу просмотреть кое-какие файлы, и, может быть, там что-то и найдется.

– Это было бы замечательно! Мне пригодится любая, абсолютно любая информация. Спасибо вам.

– Если я что-нибудь отыщу, то непременно вам позвоню.

– О, пожалуйста, доктор Слоан. Спасибо, что уделили мне время.

Повесив трубку, я никак не могу отделаться от ощущения, что я все еще там же, где и была. Марк Слоан не ответил на мои вопросы. То есть ответил, разумеется, но не на те. И о чем предупреждал меня Ричард?

2 марта, 15:20

Я сижу за столом и роюсь в Интернете, когда раздается стук в дверь. Я закрываю страничку браузера, дотягиваюсь до ручки и открываю.

Мне приходится снять очки и встать, чтобы полностью осознать, что за посетитель стоит на пороге моего кабинета. Это Лукас. Здесь, у меня. На работе. Я смотрю на его руки и даже заглядываю за спину в поисках букета роз. В этой сцене всегда присутствует букет роз. Потом принюхиваюсь. Если я не смогу уловить запах его туалетной воды, то, значит, все это сон. Однако нос забивает аромат амбры и специй с едва заметными нотами алкоголя и фруктов. У меня тяжелеют руки и темнеет в глазах. Букет Лукас не принес, но он держит перед собой серый картонный поднос с четырьмя стаканами кофе – наверняка дорогого и с каким-нибудь вычурным вкусом. Запах туалетной воды и спрея для волос вытесняют запахи ванили, карамели и кофейного пара.