Книга Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн

И старый пройдоха прав. В сгущающихся над Римом сумерках только он один ясно видит: Клеопатра принадлежит к числу тех, кто, однажды решив осуществить свою мечту, уже никогда от нее не отречется. И если она осталась в Риме, вместо того чтобы поспешить домой, куда, казалось бы, все ее призывает, значит, она ищет способа приблизиться к своей цели.

Ищет что-то — или кого-то.

* * *

Антония? Это исключено. В первые часы после убийства он думал только о том, как спасти собственную шкуру. Он чуял опасность и не верил Бруту, который заявил, что месть не распространится на сторонников Цезаря.

Как только Антоний услышал, стоя у крыльца курии, новость об убийстве, он бросился бежать по прямым улицам, примыкающим к Форуму. В первом же переулке он, словно герой плохого романа, сорвал тунику с какого-то раба, поспешно напялил ее на себя, опустил капюшон на лицо и, наконец добравшись до дома приятеля, забаррикадировался изнутри.

Целый день он провалялся в прострации, не в силах шевельнуться, проронить слово, — как человек, которого ударила молния; а главное, был совершенно не в состоянии принять хоть какое-то решение в самый ответственный момент, когда Рим погружался в хаос.

Сами заговорщики не имели плана действий на ближайшее будущее: как это ни парадоксально, все настолько привыкли полагаться на политическую дальновидность Цезаря, единолично распоряжавшегося судьбами мира, что убийцы и не заглядывали вперед дальше его смерти… Как только первое оцепенение прошло, народ собрался на Форуме и потребовал у них отчета. «Освободители» — так называли себя сами заговорщики — испугались и поднялись на Капитолий. Долабелла, хотя и был старым боевым товарищем Цезаря, присоединился к ним; и если бы Лепиду не хватило хладнокровия вызвать на Форум солдат, чтобы они сдерживали возмущенную толпу, римляне взяли бы штурмом священный холм и прикончили убийц.

Итак, резни удалось избежать. Известие ли об инициативе Лепида вырвало Антония в ту опасную ночь из состояния прострации? Во всяком случае, едва услышав новость, он пробудился от летаргического сна и за несколько часов, проявив виртуозную ловкость, сумел взять ситуацию в свои руки. Он, например, вступил в переговоры с Брутом и в знак своей доброй воли отправил к нему в качестве заложника собственного сына — ребенка, которому еще не исполнилось и года. Сенаторы единодушно одобрили его предложение о проведении на следующий день заседания в храме Земли.

К Антонию явно вернулось самообладание: прежде чем произнести свои умиротворяющие речи перед убийцами, он тайно отправил гонцов к ветеранам Цезаря, рассеянным по всей Италии, призывая их как можно скорее вернуться в Город. С согласия Кальпурнии и ее отца, которые видели в нем единственного военного, способного отмстить за Цезаря, он также перенес в свой дом шкатулку с деньгами императора — подлинное золотое дно. И, что еще более важно, забрал все его архивы, в том числе и документы, касающиеся парфянского похода.

Для Клеопатры эти бумаги были бы бесценны. Но что хорошего могла она ждать от человека, который, когда разразилась буря, повел себя как последний трус? Впрочем, надо еще посмотреть, что он предпримет дальше.

И, действительно, царица ждала не напрасно. На заседании сената в храме Земли Антоний показал себя превосходным тактиком: пообещав простить убийц и намекнув на скорое прибытие в Рим ветеранов, он добился того, что сенаторы подтвердили законность всех решений, принятых Цезарем.

Далее последовала странная ночь дружеских пирушек: Брут обедал у Лепида, Кассий — у Антония, а все остальные сенаторы, заговорщики и те, кто не принимал участия в заговоре, цезарианцы и их противники, тоже устраивали совместные банкеты. Символически отведав одних и тех же блюд, насладившись одним и тем же вином, они тем самым скрепили свое примирение — союз, который, как было понятно каждому, может развалиться в любой момент.

Это была, короче говоря, прощальная трапеза, своего рода Тайная Вечеря — если отвлечься от того факта, что Спаситель (Цезаря тоже так называли) ко времени пиршества успел превратиться в искромсанный труп, который уже начинал гнить в доме по соседству и над которым плакала, несомненно, одна Кальпурния.

* * *

Мы, опять-таки, не знаем, как восприняла Клеопатра новость об этих странных кутежах. Или как она истолковала инцидент, которым закончилась та ночь. Антоний, прежде чем расстаться с Кассием, внезапно его спросил: «Правда, что ты всегда носишь кинжал под мышкой левой руки?» Кассий ответил: «Что ты веришь всякой чепухе!» А потом, ухмыльнувшись, добавил: «Ты, главное, помни, что у него хорошее лезвие, — если вдруг тебе тоже придет в голову идея разыгрывать из себя тирана!»

Во всяком случае, царица должна была понять, что кровавая бойня не за горами. Но пока длится пауза, период хитрых маневров. И, значит, для нее очень важно остаться еще на какое-то время в Городе.

* * *

Итак, в момент, когда в Риме возобновилось соперничество амбиций, в Клеопатре вновь пробудился политический хищник. В сердце ее, несомненно, зияла глубокая рана. Но голова была здорова, и в эти четыре недели именно голова царицы — ее яростная воля, живой ум — не давала сердцу сбиться с ритма.

Цезарь умер, начиналась новая шахматная партия, в которой ей следовало принять участие. И с самого начала игры она должна была смириться с мыслью о том, что — по крайней мере, в ближайшее время — ей придется довольствоваться ролью пешки. А может, в этом и заключается ее сила? Разумеется, если она воспользуется стратегией хищника, попавшего во враждебное окружение: постарается стать совсем незаметной, невидимой. Растворится в пейзаже, но будет незримо в нем присутствовать. Все видеть, но не попадаться на глаза другим. Оставаться на месте и в то же время беспрестанно рыскать вокруг, подстерегая добычу.

Устраивать засады — особое искусство. Но Клеопатра владеет им в совершенстве: это ее повседневная практика с тех пор, как она пришла к власти, вот уже десять лет.

Значит, придется забыть сожаления, слезы, угрызения совести. И начать действовать. Двигаться в тени, пользоваться услугами маленького мирка шпионов, благодаря которым, за шестнадцать месяцев пребывания на берегах Тибра, ей удалось подкупить самых могущественных римлян. Царица знает наизусть все мелкие и крупные грешки римских аристократов: многие сенаторы — в том числе и некоторые заговорщики — побывали у нее в гостях, на вилле в Трастевере, еще при жизни императора; и она никогда не упускала случая (действуя за спиной у Цезаря, а иногда и с его ведома) узнать о них побольше.

Благодаря этому огромному запасу наблюдений она, несомненно, очень скоро разобралась в причинах убийства возлюбленного и поняла, что, если не считать идеи ритуального убийства, ни у одного заговорщика не было политического проекта — ни на ближайшие дни, ни на ближайшие недели. Отсюда первый вывод, урок Флейтиста: она должна остаться в Риме, чтобы найти себе союзников. И чтобы иметь возможность правильно оценить врага.

Ибо рано или поздно — это так же неизбежно, как новая война, в которой римляне будут истреблять друг друга, — Город захочет причинить зло ей, Клеопатре. Во-первых, потому что убийство Цезаря — это отчасти семейный заговор; потому что старые и темные дела, связанные с любовными отношениями императора, перемешались с политическими мотивами преступления, как нередко случалось и в истории Лагидов; а Клеопатра, хочет она того или нет, вовлечена во все это самым опасным образом: она, иностранка, царица, египтянка, родила убитому сына. Ее ребенок ныне пребывает в добром здравии, и в его сходстве с отцом не может быть никакого сомнения; более того, он носит имя отца — Цезарион.