Книга Поцелуй Вечности - Мария Снайдер

— Ладно. — Выбраться из дому не проблема, ведь папа будет на работе. Я смогу уйти сразу после обеда, и он об этом даже не узнает. Подумает, что я ушла куда-то вместе с Гвинет, если, конечно, она опять не позвонит. — Куда мы направимся?

— А это имеет значение? — Он рассмеялся и прикоснулся к моей щеке.

Нежная дрожь кончиков пальцев разлилась по всему моему телу, будто волна тепла.

Мне следовало поостеречься. Но я этого не сделала, позволила Джонни отвезти меня домой и даже поцеловала на прощание. Мы не говорили, что мы теперь вместе или чего-то в этом роде. Не думаю, что слова были нужны.

Если бы я знала, то, наверное, приготовила бы на обед что-нибудь повкуснее. Но я торопилась, и поэтому нашим обедом стал «Ужин с гамбургером»[48]. Папа ел молча. Я даже выгладила его рабочие рубашки, и одну из них он надел.

— До поздней ночи, — проворчал он, закрывая за собой дверь.

— Да, папа.

Я тоже собираюсь вернуться поздно ночью. Хотя мы, наверное, поедем в «Блю».

Мысль о том, что люди меня увидят с Джонни, в том числе, возможно, и Гвин с Митци, конечно, если они не пойдут на какую-нибудь другую вечеринку, заставила меня громко рассмеяться, когда я прибиралась в кухне. Я даже снова надела черную шелковую блузку Гвин. Ему, скорее всего, безразлично, во что я буду одета. А она, черт побери, наверняка задолжала мне эту блузку. Тем более что она может купить себе еще штук двадцать таких.

Хорошее настроение сохранялось до тех пор, пока я не начала брить ноги дешевой, дрянной бритвой. И конечно, порезалась. Кровь капала с ноги в ванну, солнце садилось, и внезапно у меня появилась уверенность, что он не появится, а я буду ждать его там, на аллее, в блузке Гвин и в своей школьной юбке, и чувствовать себя последней дурой.

Я взяла себя в руки и опустила покрытый испариной лоб на колени. Летом тепловатая вода, которую выдавливал из себя наш ветхий водопровод, казалась настоящим благом. В данный момент я была уверена, что она мне поможет. Ветер облизывал боковины нашего трейлера, и я неожиданно засмеялась, отрывисто и громко. Ведь если он не появится, мне это будет известно. И тогда я позвоню Гвинет. И прощу ее. Но если он появится, я буду готова.

Это была напряженная ночь, из тех, что обычно начинаются с зарниц, а заканчиваются пожаром на Холмах. И все нервничают.

«Блю» оказался переполнен. Впрочем, как всегда, даже в дни вечерних школьных занятий. Меня это не беспокоило, Джонни, кажется, тоже. Мы были прижаты друг к другу в толпе танцующих посреди площадки. Стояла влажная духота, каждый дышал на соседа; то тут, то там вспыхивали световые палочки, и их свет покрывал пятнами бледные юные лица.

В музыке усилился ударный ритм, так продолжалось довольно долго. Ощущение было такое, словно плывешь рядом с кем-то. Джонни обнимал меня, и, когда он наклонялся ко мне, я ощущала волны запаха мяты и чистого тепла.

Затеряться среди массы подростков очень легко. Но затеряться, если ты не один, — трудно. Посредине танцпола мы образовали свою маленькую вселенную. Когда освещение гасло и единственным источником света оставались светящиеся палочки и блеск капелек пота, Джонни касался носом и губами моей шеи. При этом он откидывал в сторону мои волосы, а его грудь крепко прижималась к моей спине. И я поднимала подбородок, почувствовав осторожное прикосновение кончиков его пальцев к моей шее, в то время как его другая рука крепче обхватывала мою талию.

Я кожей ощущала его горячее дыхание и будто таяла, растворялась в нем. Я подумала, что он хочет просто поставить мне засос, но произошло нечто неожиданное.

Джонни позади меня весь напрягся. Музыка громыхала; какой-то тип, стараясь перекричать ее, надрывно пел что-то о человеке-миссионере, и в горле у меня вдруг возникло горячее пятно. Оно стремительно разрасталось и, словно лава, стекающая по склону вулкана, распространилось по всему телу, проникло внутрь его и осело в глубине желудка. Грохочущие басовые ритмы загоняли его сквозь кости все глубже, в самую сердцевину меня, а пространство внутри клуба вдруг стало темно-красным. Так, как бывает, когда закрываешь глаза от яркого луча прожектора, и твои веки превращают все в малиновый туман. Биение моего сердца утонуло в басовых ритмах и замедлилось, бедра подались вперед, и все внутри меня взорвалось.

Если в «Блю», где музыка гремит на полную катушку, вы вскрикнете, то вас никто не услышит. Никто не сможет услышать, если все рушится внутри вас. И никто не заметит, если вас тащит на улицу парень в белой рубашке, с измазанными чем-то темным губами и, несмотря на глубокую ночь, в темных очках.

Я сидела, привалившись к дверце автомобиля. Он выключил двигатель, и внезапная тишина заполнила салон. Какое-то время мы оставались внутри, слыша, как ветер шуршал, обтекая отменно окрашенный кузов.

— Все не так, как тебе рассказывали, — повторил он. — Забудь! Воспринимай происшедшее так: «Я — это судьба. И я выбираю тебя. Зову тебя».

Шею у меня саднило. Я прижала к ней сбоку грубое бумажное полотенце. Оно уже было влажным, но я не могла понять — от пота или от чего-то другого. Мне пришлось дважды глотнуть воздуху, прежде чем я смогла заговорить.

— Почему меня? — Слова прозвучали сухо, хрипло.

— Ты же все объяснила сама. Ты — не одна из них. И мы остаемся в одиночестве — те из нас, кто не входит в число избранников. — Произнося эти слова, он переставлял пальцы вдоль обода рулевого колеса, как бы измеряя пядью длину его окружности. Прекращал, а потом начинал снова, словно проверяя правильность предыдущего измерения. — Но ты можешь не быть одинокой. Со мной.

Я снова глотнула воздуху. Ощущение было такое, словно у меня воспалилось горло или что-то в этом роде. Мои пальцы онемели, несмотря на то что насыщенный электричеством и потрескивающий горячий воздух обдувал влажную от пота кожу. И я задала вопрос на миллион долларов:

— Как?

Он улыбнулся мне и снял свои темные очки. Красное свечение исчезало, втягивалось внутрь белков его глаз тонкими нитями. Радужная оболочка стала темной, как в тот вечер, когда мы встретились впервые.

— Ты уверена, что хочешь этого?

Я упрямо вскинула подбородок:

— Сначала скажи мне как.

— Ты должна всего лишь сделать мне подарок, дорогая. Это не трудно.

Боже, у меня ничего нет!

— Ведь я живу в трейлере, на стоянке. И я не…

— Это не деньги.

Он потянулся ко мне, взял меня за руку, и я не отстранилась. Его кожа была сухой и теплой, нормальной, в отличие от моей.

И он сказал мне как. Я вся похолодела. Лед, потрескивая, покрывал меня, собирался и оседал в моем сердце.