Книга Управляемая демократия. Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

В свою очередь «левое» большинство в Думе не проявляло никакого желания идти на конфликт с олигархией. Казалось бы, коммунисты должны были ратовать за национализацию. Но когда еще Сергей Кириенко в ходе недолгого своего премьерства завел речь о том, что государство должно забрать собственность Газпрома как самого злостного неплательщика налогов, именно представители КПРФ в Государственной думе подняли бурю возмущения. Законопроекты, позволяющие национализировать банки, «коммунистическое» большинство в Думе тоже потопило.

Национализация естественных монополий (Газпрома, нефтяных компаний и металлургии) обеспечила бы немедленный приток средств в бюджет. Если к этому добавить реальную, а не декларируемую государственную монополию на производство водки, проблема наполнения бюджета была бы решена без особого труда. Вместо этого болезнь стали загонять вглубь, не допуская ни массовых банкротств, ни широкой национализации.

ЭФФЕКТ ПРИМАКОВА

Промышленный подъем, развернувшийся с поздней осени 1998 г., «The Moscow Times» метко назвала «экономическим бумиком»[228]. Товары российских производителей стали конкурентоспособны на мировом и внутреннем рынке. Угольная отрасль, считавшаяся бесперспективной, неожиданно сделалась прибыльной. Сталь, произведенная в России, заполонила мировой рынок настолько, что западные страны, ратующие за свободу торговли, начали в срочном порядке возводить протекционистские барьеры. Иностранные компании, ранее ввозившие потребительские товары в Россию, стали создавать на ее территории собственные производства, используя предельную дешевизну рабочей силы. Но главное, экономическое оздоровление в странах Восточной Азии привело к новому подъему мировых цен на нефть.

Кризис 1998 г. ударил главным образом по среднему слою. Поскольку практически во всех компаниях расходы на управление и маркетинг были завышены, именно за счет их сокращения предприятия пытались преодолеть свои трудности. Московские и петербургские «yuppies» оказались выброшены на улицу, потеряли сбережения в банках. Резко подорожали типичные для их потребления импортные товары. И все же наметившийся экономический рост позволил большинству из них снова встать на ноги. Появились новые рабочие места в растущих компаниях. Жить теперь приходилось скромнее, но в целом новые средние слои удержались на плаву.

Парадокс в том, что начавшийся экономический рост лишь усилил кризис системы. Обнаружилось, что экономическая структура, создававшаяся ельцинским режимом на протяжении предшествующих восьми лет, в принципе не приспособлена для роста. Увеличение промышленного производства привело к энергетическому кризису. Поскольку в течение длительного времени «нерентабельная» угольная отрасль систематически свертывалась, а все производители сырья переориентировались на экспорт, промышленность столкнулась с острым дефицитом ресурсов, особенно в энергетике. Летом 1999 г. разразился бензиновый кризис. Вскоре затем начались проблемы с электроэнергией. Анатолий Чубайс, возглавивший к тому времени РАО «Единая энергосистема России», заявил в сентябре, что положение «беспрецедентно тяжелое»[229].

Еще более серьезная проблема была связана с дефицитом инвестиций. «Насколько я могу себе представить, — писал в 1999 г. известный экономист Андрей Колганов, — единственная отрасль, которая в состоянии потенциально мобилизовать ресурсы для модернизации, — это газовая отрасль». Спрос на продукцию есть, а средств для обновления оборудования и расширения производства — нет. «Вполне возможно, что некоторое время будет продолжаться небольшой прирост валового внутреннего продукта за счет использования ныне простаивающих мощностей, но пока в этой экономике не просматривается никаких механизмов, которые бы позволяли мобилизовать инвестиционные ресурсы для ее модернизации, а без этого условия через какое-то время станет невозможен дальнейший экономический рост»[230].

Промышленность требовала капиталов, а их не было. Как отмечал журнал «Власть», олигархи стратегическими инвесторами быть не способны, ибо после августа 1998 г. у них «нет ни своих денег, ни приличной кредитной истории»[231]. Государство же не имело средств, ибо все ресурсы были отданы олигархам. Для того чтобы обеспечить поток инвестиций в промышленность, необходима была экспроприация олигархов. Поскольку же левая оппозиция была либо сломлена, либо коррумпирована, единственная перспектива состояла в экспроприации одних олигархов другими. Чтобы удерживать ситуацию под контролем, необходима была консолидация элит, но единственным способом достичь ее было пожирание слабых сильными.

Первой жертвой обострившейся борьбы за власть стало правительство Примакова. Россия — странная страна, где предстоящие государственные перевороты обсуждаются публично, а их сроки назначаются почти официально. Весной 1993 г. Ельцин пообещал совершить переворот осенью того же года и слово свое сдержал. Весной 1999 г. Ельцин промолчал, но московская пресса с начала мая была полна прогнозов относительно предстоящего переворота, а влиятельные политики на страницах прессы обсуждали его сроки. Известный правый политик Александр Шохин назвал даже дату: 13 мая правительства не станет.

Формально причиной кризиса стало обсуждение в Государственной думе импичмента президенту Ельцину. На самом деле все прекрасно понимали, что при действующей конституции отстранить президента от власти практически невозможно. Не решаясь ставить вопрос о собственности и экономической власти, депутаты от КПРФ пытались в очередной раз доказать избирателям свою оппозиционность, поставив в повестку дня импичмент. Однако, подняв этот вопрос, коммунистическое большинство Думы лишь дало Ельцину повод начать политическое контрнаступление.

Примаков просил депутатов отказаться от голосования или перенести его на другую дату, что однажды уже было сделано. Но тут уже депутаты и особенно фракция КПРФ обнаружили, что отступать невозможно — в противном случае они будут выглядеть просто комично. К тому же часть руководства компартии явно была не прочь «подставить» кабинет Примакова. Стремительно растущая популярность премьера раздражала не только Кремль, но и лидеров оппозиции.

Окружение Ельцина давно мечтало избавиться от кабинета Примакова. Назначение Примакова было вынужденной мерой в условиях катастрофического кризиса, охватившего страну в августе. Мало того, что никто из либеральных политиков не имел в тот момент достаточной поддержки, чтобы взять управление в свои руки, но никто и не готов был взяться за это. Кандидатов в министры воспринимали как политических самоубийц.

Теперь, когда обещанной катастрофы не наступило, голода удалось избежать, начались выплаты долгов по заработной плате, а рубль стабилизировался, популярность правительства неуклонно росла, что не могло не вызывать раздражения и в Кремле и в Думе.

В окружении президента нарастала решимость избавиться от премьера. Примаков мог начать предпринимать более решительные шаги. Разговоры о национализации части нефтяной промышленности ни к чему не вели, но ряд крупных промышленных предприятий уже сами просились назад в государственный сектор. Программы приватизации как-то сами собой заморозились. Правительство пыталось приостановить разворовывание ресурсов страны олигархами, усилив контроль над экспортно-импортными операциями и движением капиталов. Все это было нестерпимо.