Книга 419 - Уилл Фергюсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это сбило его с толку.
— Вы ждете ребенка?
— Да. Только сегодня узнала. Убьете меня — и моего ребенка убьете.
Ннамди улыбнулся:
— Я бы вас от всей души поздравил, мэм.
— Спасибо.
— Но мы оба понимаем, что вы не беременны. Вы хитрите, мэм. По четыре-девятнадцатой меня лечите. Мы же оба понимаем.
Амина ждала на лестнице со сменой одежды для Ннамди. Но когда он появился, на нем не было крови. Чисто убил? Или не убивал? «Коли так суждено, мы исчезнем, но мы уйдем, обнажив мечи».
— Вот, — сказал он, сунув деньги Амине в ладонь. — Сто долларов. На повитуху, на пеленки, на вентилятор, на колыбель.
— А ойибо?
— Ее нет.
— Насовсем нет?
— Скоро не будет. С утра пораньше улетит и не станет безобразничать. Поклялась душой своего отца. — Он задыхался.
— Но фармазон спросит…
— Кроме нас, никто не знает. Скажем пахану, что она не пришла. Скажем, что уже уехала. Прячь деньги скорее, чтоб не нашли.
Он мчался по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и за ним мчалось эхо его шагов. Он ответил на свой вопрос. Он может умереть за своего ребенка. Но не желает за него убивать.
На бегу он кинул пестик для льда в прачечный желоб, и пестик загрохотал о металлические стенки. Найдут вечером в груде постельного белья перед стиркой, но уже будет неважно.
Ннамди поджидали в вестибюле.
Едва за юношей щелкнула дверь, Лора трясущимися руками накинула цепочку. Парализованные ужасом пальцы задвинули засов.
Никак не вздохнуть, паника волнами. Дрожа, она позвонила консьержу, сказала:
— Меня только что ограбили. Он спускается. Скорее. Может, еще поймаете.
И поймали.
— Сядь. — Пинок.
Лицо у него ужасно раздулось, один глаз распух и не открывался. Но он все равно был благодарен: его выдернули из полиции за считаные секунды до того, как начали ломаться кости.
Охранники раз за разом орали ему одно и то же:
— Кто тебя пустил в номер? — Хотели понять, один он действовал или в сговоре с кем-то.
— Дверь была открыта, сэр, — раз за разом отвечал Ннамди, сглатывая полный рот крови. — Я сам зашел, сэр, один.
Это правда. И когда его увезла полиция, он не дрогнул, как ни били. «Дверь была открыта. Я сам зашел».
Камеры видеонаблюдения показали, как Ннамди зашел в номер, — хватило, чтобы полиция приговорила его еще до суда. Если б перемотали на несколько часов назад, увидели бы, как горничная заходит в номер с лишним рулоном туалетной бумаги, заметили бы, что она не захлопнула за собой дверь, разглядели бы, что дверь слегка приотворена, что ей мешает закрыться наполовину выдвинутый засов. Но до этого дело не дошло. Ннамди внезапно арестовали, потом так же внезапно отпустили. Полицейские швырнули ему манатки, даже не забрали несколько кобо из карманов, и выперли наружу через заднюю дверь.
Его ждала машина.
А теперь он здесь, в крошащемся дворе среди бензиновой вони. Высокий забор, окон нет.
Знакомый кашель.
— Осторожнее, осторожнее. Зачем нам грубости? Принесите мальчику воды.
Ннамди сощурился на приближающуюся фигуру:
— Брат фармазон?
Она не желала выходить из номера, поэтому пришли к ней — следователи из нигерийской полиции, разговаривали приглушенно, проникновенно даже, передали ей чай, булочки и соболезнования от консьержа.
— Мы поймали гада, — заверил ее полицейский. — Допросим на выходных, разберемся, выясним, кто сообщники. В понедельник утром приедете в полицейский участок Икеджи, подадите заявление, опознаете подозреваемого.
— В понедельник? Я не могу в понедельник.
— Извините, мэм, придется. Захватите паспорт.
— Я не могу. Я улетаю. У меня завтра самолет.
— Боюсь, мэм, об этом не может быть и речи.
«Они меня не отпустят. Я никогда не выберусь из Лагоса».
— А он говорил, что у него есть сообщники?
Когда они ушли, Лора снова заперлась, разыскала визитку инспектора Рибаду. А если позвоню? Наверняка узнают, что я перевела деньги в Канаду. Может, повесят 419 на меня. Но если не позвоню…
Она расхаживала по номеру, временно защищенная дверной цепочкой и засовом. Когда острая паника осталась позади, накатило изнеможение и Лора легла на кровать. Ясно, что это не случайное ограбление, — сказка про леопарда и охотника, совет лететь домой и больше не безобразничать. Однако юноша не знал Уинстона; кажется, удивился искренне. Впрочем, мало ли какие у Уинстона псевдонимы. Надо было сказать «вождь Огун», и она упрекнула себя за бестолковость.
«Надо было назвать Огуна».
Она поужинала тем, что нашлось в холодильнике мини-бара — кешью и шоколадные батончики, дешевое вино, — и поглядела, как вертятся прожекторы на башне диспетчерской. Уже собралась с духом звонить в КЭФП и сознаваться, и тут заверещал телефон.
— Мэм, вы свободны, — сказал полицейский, который брал у нее показания. — Можете лететь. Я только попрошу у вас номер рейса и время вылета, на случай осложнений.
— А в участок ехать не надо? Молодого человека опознавать?
— Уже не нужно, мэм. Он умер в камере.
Иронси-Эгобия подтащил стул по бетону крошащегося двора. Алюминиевые ножки, виниловое сиденье; устроился верхом напротив Ннамди, сложил руки на спинке стула.
— Читать умеешь?
— Да.
— Газеты вчера читал?
— Нет, сэр.
— ООН сообщает, что средняя продолжительность жизни в Нигерии — сорок шесть и шесть десятых года. Мне сегодня сорок шесть и семь десятых. — Проступила улыбка, широкая и великодушная, как будто вот-вот последуют объятия. — Понимаешь? Я уже выиграл вопреки шансам. — Утробный смех перешел в бронхиальный кашель, вылился кровью. Иронси-Эгобия вытер губы, продолжил смеяться.
У него за спиной неловко переминались помощники. Им редко выпадало услышать, как он смеется.
Постепенно лицо его переменилось. Он уставился на Ннамди.
— Я, между прочим, был в Дельте, когда солдаты выжгли Оди.[58]Мать потерял, отца. Даже имя. Иезуиты забрали меня в Калабар, воспитали среди игбо, Евангелие вдолбили. Подставить другую щеку. Возлюбить врага своего. Но еще они учили: око за око. В прошлом году я разыскал полковника, который командовал операцией в Оди. На пенсии уже. Я вырвал у него глаза и ему скормил, потом лишил зубов. Очень… по-библейски. Ты пойми, он когда-то хвастался, что знает двести четыре способа убить человека. Я показал ему двести пятый.
