Книга Имяхранитель - Азамат Козаев

– В обыкновенном, – Сонюшка не дала ему времени подобрать точное, но обтекаемое определение. – Нашей сестре-женщине вовсе не обязательно обладать умением Цапель, чтобы понять, когда мужчина влюбился.

– Кто влюбился, я? В тебя?

– Ты. В меня. Разве нет?

– Я обломок, девочка, – сказал он потерянным голосом, окончательно обалдев. – Обломки не способны на чувства. Доказано наукой.

– Да брось ты! Самые блестящие светила науки способны великолепно заблуждаться, какой предмет ни возьми. Зато женщины – никогда.

– Ой-ой, – сказал Иван фальшивым голосом паяца, намереваясь хотя бы с помощью сарказма спасти остатки реноме хладнокровного героя.

Потому что иначе, понимал он, злясь на себя, останется лишь разорить первую попавшуюся клумбу и приползти к курносой чертовке на коленях, сжимая в зубах букет.

– Ой-ой-ой. Какое на редкость пафосное заявление. Попытка не засчитана… – Он подумал и добавил: – …дорогая Сиси. Ты потеряла инициативу. Еще немного подобного высокого стиля, и я рассмеюсь.

– Вряд ли, – сказала девчонка. – Ни черта ты не засмеешься, обломок. У тебя же сейчас глаза, как у влюбленной собаки. Похоже, ты врезался еще сильней, чем я представляла.

Иван покусал неожиданно сухие губы и отвернулся. На душе было странно, хорошо и вместе с тем тревожно. Он, чтобы занять руки, ставшие вдруг чересчур большими и суетливыми – никуда-то их не пристроишь! – попробовал пошатать свежую кладку. Камни в кладку пошли разнородные, уложены были вкривь да вкось, зато раствор оказался что надо, уже схватился.

– И как же нам теперь быть? – сказал он, посмотрев на Сонюшку через плечо.

– Нам?.. – спросила она с изумлением и даже как будто с брезгливостью.

Пиковый интерес

Из-за двери доносилось резкое струнное бренчанье, почти не похожее на гитарную игру. Голос, полный боли и страсти, яростно рыдая, выводил:

…Даже имя твое мне презренно,

Но, когда ты сощуришь глаза,

Слышу, воет поток многопенный,

Из пустыни приходит гроза.

Глаз молчит, золотистый и карий,

Горла тонкие ищут персты…

Подойди. Подползи. Я ударю –

И, как кошка, ощеришься ты…[8]

– Это что же, Александр? – шепотом спросил Иван, пораженный неистовой энергией странной песни. Поистине, Планид преподносил один сюрприз за другим.

– Ну да, – ответила Сонюшка.

– А кого разумеет под «кошкой с золотистыми глазами»?

– Да есть тут одна красавица… «Номер первый», как ты выражался, – сказала девушка и без церемоний толкнула дверь.

Вошли. Музыка смолкла, точно отрезало.

Комната представлялась обиталищем законченного аскета и книжника. Стол, низенькая скамья, кровать. Вдоль стен книжные шкафы, заполненные разнородными томами. Окно плотно занавешено, газовый рожок прикручен до минимума.

Сгорбленный Александр сидел на скамье, Имя его стояло дыбом, отчего спина привратника сильнее, чем когда-либо, напоминала загривок кабана. Намокшие от пота белые волосы Планида свешивались до самого гитарного грифа. Гитара была непривычной – чересчур крупной, с фигурными прорезями на деке и почему-то шестиструнной. Иван, считавший, что худо-бедно разбирается в инструментах, решил, что гитара контрабандная, извне. Или изготовлена здесь, но по тамошним меркам.

– Ждешь, значит, чтобы она подползла к тебе? – насмешливо спросила Сонюшка и тронула Александра за плечо. – А ты ей – по морде, да?

Александр молча отодвинулся, отложил гитару. Головы он не поднимал, и Иван подумал, что на лице привратника очень просто могли обнаружиться слезы.

– Ну, прости, – сказала девушка. – Стихи, абстракция. Понимаю.

Планид бережно отложил гитару, поднялся.

– Который час?

– Полдесятого, – ответил Иван. – Стемнело уже. Но если ты сейчас не можешь…

– Он может, – жестко сказала Сонюшка.

– Могу. – Планид взял прислоненный к стене костыль и вышел.

– Почему ты с ним так? – спросил Иван расстроенным голосом. – Будто с безымянным.

– Потому что иначе нельзя. Вовремя не остановить, так он все жилы из себя вытянет по ниточке. Надорвется и сорвется.

– Что ты имеешь в виду?

– В запой уйдет, ясно? – добавила она резко и тоже вышла.

Иван заторопился следом. «Вот оно как, – думал он, шагая за запойным певцом. – Вот, значит, каково оно – быть полноименным. Не только восторг, но и мука. И крик, рвущийся из глотки. Крик, который хочешь донести до всех, но который никто не слушает, потому что он, словно резонатор того потаенного, в чем боишься сознаться даже себе, и слышать его – страдание…»

Додумать мысль или хотя бы привести ее в более толковую форму имяхранитель не успел. Деревья, окружавшие дома храмовой обслуги, расступились, и Иван увидел небо с узким серпиком луны, вымощенную гранитом площадку с разлапистой сосной в центре и бледными молочно-белыми фонарями вокруг. И Цапель.

Назревала заварушка. Три гетеры, объединенные общей целью, энергично размахивая руками и издавая злобные возгласы, с воинственным видом наступали на четвертую. Одеты все четыре были в высшей степени легко, и в другое время Иван раскрыл бы от восторга пасть, но сейчас было не до любования едва прикрытыми прелестями девушек. Потому что при виде этой сцены догадка, будто вовсе не горги представляют здесь главную опасность, превращалась в бесспорный факт. Три Цапли сейчас являлись отнюдь не богинями любви, а хищницами, готовыми калечить и убивать.

Необходимо было что-то предпринять, и немедля, но Иван внезапно растерялся. Бить, крушить, сминать, совершать привычные и действенные телодвижения было совершенно невозможно, а ничего другого на ум не приходило. Расшвырять, рискуя переломать кости? Попытаться вразумить словами? К счастью, его опередил Александр Планид. Привратник распрямился, насколько вообще способен распрямиться горбун, воздел свой чудовищный костыль и прогремел жутким голосом:

– Стоять, стервы! Зашибу!

Атакующие Цапли замерли, попятились. Сонюшка подбежала к их жертве и вдруг воскликнула с удивлением:

– Феодора?

Девушка повернулась, и обломок увидел ту, кого считали главной претенденткой на роль спутницы монарха.

Считали более чем заслуженно, это имяхранитель понял сразу. Луна и фонари давали скудный свет, но и его хватало, чтобы отметить безупречное тело, свежее лицо, невиннее которого трудно представить… и глаза, ради которых не страшно убить или умереть.

Иван подошел ближе и разглядел на щеке Феодоры четыре длинные, плохо зажившие царапины. След когтей горга. Впрочем, о существовании царапин имяхранитель забыл почти сразу, потому что эта девушка была совершенна. Она попросту была воплощением высшей женственности. Красавица Сонюшка рядом с ней выглядела обыкновенной замарашкой.