Книга Такая работа - Сергей Демьянов

Но она не исчезает на самом деле.

Сейчас я прижимал пальцем другой ее конец. Мне оставалось только дернуть за него, втащив того, кто уже не должен был быть Катариной, в лежащий передо мной труп.

Белая нить выходила из середины лба мертвой вампирши, тянулась вверх, сквозь потолок. Она подрагивала, как будто оставалась живой. Как будто что-то поддерживало ее существование. Обычно нити, связывающие душу с ее предыдущим телом, вялые и хрупкие, как мертвые водоросли. Эта была плотная и упругая, как резинка. Рабочая, если вы понимаете, о чем я.

Странно.

Как будто человек, находящийся на том конце, не раз пытался самостоятельно скользнуть обратно. Вспомнить что-то. Как правило, людей мало интересует, кем они были в прежнем рождении. Не трудитесь подсовывать мне тематические тесты, раскиданные по интернету. Может быть, они имеют отношение к почесыванию чувства собственной важности, но не к чему-то большему.

О-о, я был Наполеоном!

О-о, я была Петром Первым!

О-о, я была знатной римской гетерой — кстати, а что это значит?

Но здесь это было по-настоящему. Может быть, гипноз — иногда это помогает разбудить память. Может быть, повторяющиеся кошмары, в которых всплывают эпизоды из прежней жизни. Нормальные люди не принимают их всерьез, но похоже, что она принимала.

— Катарина, услышь меня, — сказал я, и нить мгновенно сделалась почти горячей. — Здесь, где спит твое тело, я открываю тебе дорогу назад.

«Спит». Хорошее слово. Некоторые говорят «ждет», но мне так нравилось больше. С тем, кого ты хочешь протащить через смерть, нельзя о ней говорить.

Мне следовало пообещать ей что-нибудь.

Любовь.

Безопасность.

Открытие истинной картины мира.

Но я не успел даже придумать, что именно нужно положить в эту мышеловку, чтобы мышка соблазнилась. Я был готов к сопротивлению, но не к тому, что получил. Катарина рванулась мне навстречу с отчаянной храбростью человека, которому нечего больше терять. Горячая, влажная нить дергалась у меня под пальцем. Как пульс.

Цыбулин молчал. Сверлил взглядом мою спину и молчал, как я ему велел.

— Дайте мне руку, полковник, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало спокойно.

Должно сработать. С Олегом это дважды прокатило. Понятное дело, призрака бы он и без меня рано или поздно разглядел, но так быстрее вышло.

Я знал, что сейчас происходит на другом конце этой нити. И я хотел, чтобы он тоже узнал. Цыбулин коснулся моей левой руки своей спокойной холодной ладонью. В отличие от меня, он все еще ничего не чувствовал. Хороший, качественный такой «глухарь». Чертовски хорошо защищенный от всякой сверхъестественной дряни.

Зависть — плохая приправа к чему угодно, но к ритуальной магии — особенно.

Может быть, поэтому блюдо оказалось таким острым.

Многие люди хотя бы однажды бывали во сне не собой. Кем-то другим — птичкой, рыбкой. Королем Средиземья. Это не очень страшно, если в процессе ложная сновиденная память не начинает расползаться, как плесневелая тряпка, позволяя настоящей памяти выглянуть наружу. Когда ты поднимаешь мертвого, это больше похоже на шизофрению. Ты знаешь, кто ты, что с тобой происходило до этого момента и где ты находишься. Но другая часть твоей памяти, принадлежащая мертвецу, точно так же реальна.

Я был Мари Дюпон.

Материно наказание.

Слюнявая кукла.

Мерзость.

У меня шрам на подбородке — от удара о край стола в шесть лет, когда я уронила (уронил?) на пол тарелку. Папа хотел, чтобы я узнала, каково тарелке, думая, что это поможет мне стать аккуратной. Но он был мне не настоящий папа и не знал, что таких, как я, не исправишь.

Мой настоящий папа сдох под забором после того, как узнал, что я родилась.

В таких, как я, живет дьявол — так говорит мама. Я никогда не буду такой же красивой, как она. Когда я улыбаюсь, у меня изо рта капают слюни. У меня толстая голова, нет мозгов, и я ломаю все, что мне дают.

От меня не будет толку.

Меня даже нельзя продать на органы, потому что никому не нужны такие плохие органы. С ними живут только такие уроды, как я. А уродов не лечат, когда они болеют. Их выбрасывают на улицу, чтобы они сдохли под забором. Так говорит бабушка, а она не будет врать, потому что она меня любит.

Мне двадцать восемь лет. Это много. Обычно девочек отдают замуж, но меня никто не взял, потому что я не девочка. Я урод, и вонючка. Но меня не выбросили, и я не сдохла, как папа. От этого я узнала, что меня любят.

Когда любят, тогда не выбрасывают.

Я стоял над трупом вампирши в городском криминальном морге на первом подвальном этаже. Одна рука — у нее на лбу, вторая мертвым хватом держит выдирающуюся руку полковника Цыбулина. Кажется, ему все это теперь не слишком нравилось.

Ничего, не смертельно.

И точно так же я стоял позади дома Мари Дюпон, бездумно поглаживая свою правую грудь в ожидании очередного извращенца, готового заплатить за возможность потискать живой кусок мяса, не понимающий, что с ним происходит.

Темное и густое текло сквозь меня, билось в грудную клетку, не находя выхода.

Не зная, что есть выход.

— Открой глаза, Катарина, — сказал я. — Живи.

Мари хватанула губами воздух. Еще раз. И упала на землю — там, где стояла, разбив голову о помойное ведро.

— Я иду, — прошептала она.

В ней не было страха.

Мари точно знала, что однажды это произойдет. Что кто-то придет за ней и разобьет ее жизнь на бесполезные маленькие кусочки. Так всегда бывает с подарками, которых ты не заслуживаешь.

Это было неправильно. Это все было жутко неправильно. Умершие никогда не хотят возвращаться, инстинктивно не доверяя тому, кто тянет их назад. Правильно делают в общем-то, хотя на самом деле ни у кого из них нет шансов против некроманта.

Ресницы Катарины дрогнули. Она послушно открыла глаза. Не с первой попытки, как будто у нее внутри что-то слиплось или заедало, но открыла. Губы беззвучно шевельнулись. Ну да, я же не приказывал ей говорить.

Боль в разрезанном животе оказалась чудовищной.

Я согнулся, уткнувшись лицом в мешок, выругался, едва сумев выдавить из себя пару слов. Цыбулин закашлялся, скрипнул губами, но продолжал дисциплинированно молчать. Настоящий военный. Я бы так не смог.

Мне было скользко и холодно. Я думаю, что те, кто наполняет московские вокзалы и улицы живыми мертвецами, в этот момент прерывают контакт, чтобы избавить себя от неприятных ощущений. Я хорошо представлял себе, как это будет, но так и не убрал руку.

Я не мазохист. Просто мне хотелось, чтобы Цыбулин понимал, что именно мы делаем с другим человеком.