Книга Вопрос цены - Весела Костадинова

гостья.

Я стиснула зубы, стараясь не показывать ни страха, ни злости. Каждое моё движение было размеренным, словно я не чувствовала дискомфорта, несмотря на усталость и холод. Я подошла к столу и села, не сводя с него глаз.

— Это новая мода, притаскивать гостей силой? — не удержалась от колкости.

Перумов рассмеялся.

— Оливка, ты в своем репертуаре: холодная и язвительная. Такой я тебя и помню, такой, — добавил он тише, — и хочу.

Я сцепила руки на коленях, стараясь не выдать эмоций.

— Что тебе нужно? — спросила, не намереваясь тратить время на его игры.

— Хорошо, Оливка, — он налил вина мне и себе. — Перейдем к делу. Ты всегда любила сильных мужчин, не так ли?

Я молчала, стараясь не поддаваться на его провокации. Его манера говорить с насмешкой, как будто всё происходящее было лишь частью какой-то игры, раздражала меня.

— Перейдём к сути, Пётр Алексеевич, — твёрдо сказала я, игнорируя его попытки вывести меня из равновесия. — Что тебе нужно?

— То, что мне нужно ты прекрасно знаешь, — отрезал он. — К этому мы вернемся позже. Поговорим о другом. Ты спала с моим зятем, но он никогда не был тем мужчиной, кто по-настоящему привлекал тебя, не так ли?

— Ты решил поиграть в психоанализ, Петя? — я выплюнула имя как отраву.

Перумов усмехнулся, откинувшись на спинку стула, и сделал ещё один глоток вина, словно наслаждаясь каждым моментом этой беседы. Его взгляд был цепким, словно он пытался проникнуть глубже, оценить мои реакции, но я не собиралась давать ему такой возможности.

— Ах, Оливия, — протянул он, его голос стал более расслабленным, но в нём всё ещё чувствовалась скрытая угроза. — Ты всегда была такой острой на язык. Это даже забавляет. Но дело не в психоанализе, а в том, что ты не до конца понимаешь, что происходит вокруг тебя.

Он наклонился вперёд, поставив бокал на стол, и заговорил тише, как будто хотел, чтобы я услышала только его голос.

— Твой Олег — не тот, кем ты его считала. Ты думаешь, что он контролирует ситуацию, что всё под его контролем? Ты заблуждаешься. У него есть слабости, и ты одна из них. И я здесь, чтобы помочь тебе понять, как глубоко ты втянута в его игры.

Я едва сдержала себя, чтобы не выплеснуть свой гнев. Его попытки манипулировать мной через Олега были очевидны. Но я знала, что, если потеряю самообладание, это сыграет ему на руку.

— Тогда будь добр, просвети меня, — холодно сказала я, удерживая его взгляд. — Хватит играть в слова. Если ты так уверен в том, что Олег — не тот, кем кажется, давай, выкладывай. Но учти, что за каждое твоё слово ты потом ответишь.

Перумов снова усмехнулся, словно моя угроза только забавляла его.

— Оливия, ты слишком сильно доверяешь Олегу. Он не просто слаб — он уже проиграл.

Ухмылка Перумова была наипаскуднейшей. От плохого, очень плохого предчувствия у меня перехватило дыхание.

— Не веришь мне? — мужчина встал из-за стола, взял что-то с камина и подал мне. — Смотри сама, дорогая моя.

Документы. Фотографии.

Сначала я не поняла ничего.

Моё дыхание сбилось, когда я посмотрела на фотографии. Моё сердце замерло, и в голове всё закружилось. Ребёнок, мальчик — избитый, истощённый, окровавленный. Обнаженный. Его чёрные волосы были спутаны, а тело — покрыто следами жестокого насилия. Вокруг была мрачная, грязная комната, словно камера пыток.

Я медленно переворачивала страницы, изучая каждый документ, и мои пальцы сжались так сильно, что суставы побелели. На фотографиях был подросток, и в каждой детали я чувствовала, что здесь кроется что-то более страшное, чем я могу осознать.

— Что это? — мой голос дрожал, внутри начало нарастать ощущение, что реальность рушится.

Перумов стоял рядом, наблюдая за моей реакцией с лёгким выражением удовлетворения на лице.

— Это то, о чём ты никогда не знала, Оливия, — ответил он спокойно. — Мальчик, которого Олег пытался скрыть от тебя. Но теперь ты знаешь правду. Почитай медицинские документы, любовь моя.

Мир вокруг меня начал плыть, и я едва сдерживала себя, чтобы не потерять сознание прямо на месте. Слова в медицинских документах, одно за другим, складывались в ужасающую картину, но мой разум отказывался это принимать. «Насилие», «истязания», «побои», «пытки»…. «изнасилование» — эти слова разрывали мою душу на части. Я чувствовала, как комната начала кружиться вокруг меня.

Я знала эти черные волосы, я знала этого ребенка…. Я знала того, кто был на этих фотографиях.

Правда оказалась намного страшнее любой фантазии — документы датировались 1986 годом.

Это был сам Олег, в том возрасте, когда на него обрушились эти кошмары. Это объясняло всё: его силу, закрытость, его борьбу. И теперь я держала в руках доказательства того, что его прошлое было ещё мрачнее, чем я могла себе представить.

Моё тело затряслось, и я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Всё это время Олег скрывал от меня эту страшную правду. Не потому, что хотел обмануть, а потому что, возможно, не мог позволить себе снова пережить эти ужасы.

— Это Олег, — прошептала я, едва находя в себе силы говорить, глаза наполнились слезами.

Мир вокруг меня рухнул. Я не смогла удержаться на ногах, и стул подо мной опрокинулся, когда я упала на пол. Всё тело тряслось, пол качался, и реальность разлетелась на тысячи осколков, смешиваясь с невыносимым ужасом и болью, которые накрыли меня с головой. Я не могла осознать всё, что увидела и узнала за эти минуты.

Перумов стоял надо мной, наблюдая за моей борьбой с реальностью. Его лицо не выражало ни жалости, ни сострадания, лишь холодное удовлетворение тем, что он сломал что-то внутри меня.

Наконец, он присел рядом, схватил за руку и заставил приподняться.

— Ты ошиблась, Оливка, — его голос звучал мягко, но в нём было столько яда, что мне хотелось оттолкнуть его и сбежать. — Ты выбирала силу, а на самом деле выбрала слабого, сломанного мужчину. Он никогда не был тем, кем ты его видела. Ты ведь хотела настоящего мужчину, любимая, не так ли? А получила… опущенного человека.

Я сжала зубы, чувствуя, как его слова словно стекают ядом по моим венам. Он хотел, чтобы я поверила в это.

— Как думаешь, любимая, — продолжал он, прищурив глаза и делая паузу, чтобы насладиться моментом, — что с ним будет, когда первые издания страны опубликуют его историю? Что станет с его репутацией? С его властью? Он рухнет, как карточный домик. Тебе ли, моя красавица, этого не знать? — он нежно дотронулся до моей щеки. — Наше общество множество раз может