Книга Эдинбург. История города - Майкл Фрай

* * *

Во всем остальном восток Шотландии оставался скорее сельской местностью, нежели городской. Это было справедливо даже в отношении основной тамошней индустрии, второго по важности источника благосостояния — добычи угля. Угленосный бассейн Мидлотиана почти достигал самого Эдинбурга, доходя до Даддингтона у Седла Артура. На территории этого бассейна располагалось несколько приходов на востоке и юге: Бортвик, Кокпен, Далкит, Инвереск, Либертон, Ньюбэттл и Ньютон. Большая часть земли здесь принадлежала важным дворянам — герцогу Боклю, маркизу Лотиану, графу Долхаузи или графу Уимиссу и другим владетельным господам, Дандасам из Арнистона, Хоупам из Крейгхолла или Уочоупам из Ниддри. Их владения также были самыми плодородными в Шотландии, поэтому они совсем не желали, чтобы добыча угля спровоцировала появление городов. Их работники, хоть и освобожденные от личной зависимости в 1799 году, оставались заключены в нищих и убогих шахтерских деревнях. Кроме шахт, тяжелой промышленности там не было. Ближайшее промышленное предприятие, работавшее с железом, находилось в Фолкирке, в двадцати милях, в то время как Эдинбург довольствовался пивоварнями и издательским делом, не вредившим окружающей среде. Несмотря на то, что шахты имели огромное значение для экономики региона, Мидлотиан все еще больше походил на феодальный Пертшир, чем, скажем, на промышленный Ланаркшир или Ренфрюшир, где купцы и владельцы мельниц из Глазго переженились на дочках местного захиревшего дворянства или выкупили их имения. Все это оказало влияние на общество метрополии Мидлотиана — Эдинбурга.

После 1707 года некоторые из землевладельцев подались на юг, как, скажем, Кокберн (в качестве члена парламента от Восточного Лотиана). Однако Лондон встречал оголодавших шотландцев неласково. К счастью, большая их часть по-прежнему одной ногой стояла на родной земле — и стояла прочно, благодаря своим успехам в сельском хозяйстве. Со временем ностальгия заставила их вернуться. Весьма значимым для народа оказалось возвращение в родные пенаты в 1767 году герцога Боклю, после английского воспитания в высокопоставленных кругах вигов и турне по Европе в обществе Адама Смита, — хотя все это явно предвещало дорогу прямиком в Вестминстер и большую политику. И все же, когда молодому герцогу пришлось выбирать, чем заниматься в жизни, он решил отправиться домой, в Далкит. Там он завел для себя новую библиотеку, в которой мог духовно развиваться в тишине и одиночестве, одновременно состоя лорд-лейтенантом трех графств, полковником ополчения, покровителем Королевского общества Эдинбурга, Королевского банка Шотландии и полка Королевских стрелков. Всем этим он завоевал преданность своего родича сэра Вальтера Скотта, который любил проводить с ним Рождество. Еще один обожатель посвятил герцогу в 1782 году такие строки:

В то время, когда многие британские дворяне вели разгульную жизнь и проматывали доставшиеся им по наследству имения, средства, вложенные герцогом Боклю, были увековечены в виде воинов, обученных обращаться с оружием ради защиты своих прав и свобод, деревень, ставших прекрасными и целительными, и их обитателей, обретших счастье.[250]

Боклю и другие дворяне, бывало, проводили сезон балов и приемов в Эдинбурге. Для подобных герцогу утонченных личностей в 1761–1763 годах был построен дворец Святой Цецилии, в котором с тех пор стали проводиться концерты. В 1769 году на улице Принцев (Принсес-стрит) был открыт Королевский театр, который вскоре почтила своим присутствием величайшая актриса эпохи, миссис Сара Сиддонс. В 1781 году городской совет пожертвовал участок на улице Георга под строительство зала для приемов и балов. Средства на постройку этого здания в стиле позднего континентального классицизма (в конце концов оказавшегося немного аскетичным на местный вкус) были собраны по подписке, как обычно и бывало со зданиями, предназначенными для людей разной степени достатка. Первый Эдинбургский фестиваль состоялся не в 1947 году, а в 1814-м. Вдохновившей его появление музой стала мисс Анжелика Каталани, известная оперная певица, которая часто посещала Эдинбург. На семь концертов, намеченных на ту неделю, было продано более девяти тысяч билетов. Там исполнялась музыка Генделя, Гайдна, Моцарта и Бетховена. Второй фестиваль состоялся в 1819 году. С его зваными обедами и балами, продолжавшимися всю зиму, Эдинбург продолжал оставаться своеобразным курортом для аристократов как из окрестностей города, так и со всей Шотландии. Согласно мнению тамошних завсегдатаев, это был город менее порочный, чем Лондон — и гораздо более дешевый.[251]

В то время как кое-кто навсегда покинул Эдинбург в 1707 году, а кое-кто потом вернулся в него, прочие этот город и не покидали. Остаться пришлось, например, тем, кто обслуживал социальные институты, гарантированные Унией — это были занимавшие следующую ступень после дворян священники, преподаватели университетов и юристы. Они в конце концов также нашли свой путь к благоденствию.

Теперь, когда под прежними общественными разногласиями и враждой была подведена черта, шотландцам приходилось решать спорные вопросы в суде. Одновременно аристократам, отправившимся попытать счастья в Лондоне, требовались управляющие для имений. Умные и прилежные стряпчие Эдинбурга были тут как тут. Другая ветвь юриспруденции была еще более полезна дворянству — тем семьям, в которых имелось слишком много сыновей. Младших сыновей можно было направить заниматься юриспруденцией в качестве адвокатов, которые потом выступали бы от имени своих родственников в сессионном суде. К середине XVIII века факультет адвокатов увеличил численность студентов вдвое — теперь их было примерно 200 человек. Каждый третий из них происходил из титулованной фамилии; по отношению к населению в целом их было гораздо меньше.[252]

Вливание свежей крови и активизация профессиональной деятельности подняли уровень юридических услуг. Традиционно пятнадцатью судьями сессионного суда были сами землевладельцы — они даже принимали титул лорда соответствующей местности. Один из самых известных судей, Роберт Маккуин, был лордом Брэксфилдом по названию имения рядом с Ланарком, и прославился прежде всего тем, что бросил умело защищавшемуся, но виновному ответчику: «Вы очень умны, мой друг, но и в петле вы глупее не станете». Другой, Дэвид Рей, назывался лордом Эскгроувом, хотя владел всего лишь весьма скромным домом в Инвереске, и также был весьма почитаем за свое obiter dicta. Напоминая практически осужденному преступнику о его зверстве в отношении жертв во время ограбления, он воскликнул: «И все это сделали вы, Боже нас сохрани! А они как раз только что сели пообедать!» Третий, Джордж Фергюссон, лорд Херманд по названию поместья в Мидлотиане, однажды так обратился к присяжным по делу об одном из тех инцидентов, что происходят в Шотландии ежедневно — двое приятелей напились настолько, что один зарезал другого: «Боже милосердный, если он способен на такое в пьяном виде, на что же он будет способен трезвым?» Судьи говорили на шотландском и не стеснялись этого; Генри Хоум (лорд Кеймс по названию имения в Пограничье) говорил: «Я прекрасно знаю, что я — самый отъявленный мерзавец и грубиян в сессионном суде». Они отдавали должное национальным шотландским привычкам. Лорд Кокберн, впоследствии вспоминал, как в старое доброе время «ставили рядом с креслом судьи черные бутылки старого портвейна, со стаканами, графинами с водой, бокалами и печеньем, и все это нисколько не скрываясь».[253]