Книга Тайный шифр художника - Олег Рой

– Но это не ее портреты! – заорал я. – Не Вики! Вы что, не понимаете!..

Я дернулся к ней, но Маргарита предостерегающе подняла руку с кольцом.

– Это ты все еще не понимаешь, Феофан! – укоризненно покачала головой моя тюремщица. – Маленький глупый мальчик!.. Не имеет значения, как кого зовут и кто кому позировал. Не ее? Это просто смешно! Смотри! – Она опять поиграла пультом: лица Елены Коротковой вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли. Сходство было пугающим. – Она всю жизнь его убивала! Она и меня чуть не убила. Но теперь это не имеет значения. Когда круг будет завершен – когда ее, наконец, не станет, – я освобожусь.

Она говорила радостным, почти детским голосом – так маленькая девочка могла бы взахлеб рассказывать, что завтра у нее день рождения и ей подарят кукольный дом, и лошадку, и новое платье, а потом принесут торт с горящими свечами. Даже лицо ее стало почти детским – как будто ожил тот портрет на фоне линкора «Гангут», он же «Октябрьская революция».

Маргарита завела руку за спину и вытащила из-за спины узкий кинжал. Нет, не кинжал – тонкий трехгранный стилет.

– Я очень люблю оружие, Феофан, – сообщила она радостным, но уже вполне «взрослым» голосом. – Тот, кто придумал наспинные ножны, был, безусловно, гением своего дела. Впрочем, это все пустяки. Этот стилет поистине безупречен. Практически жертвенный нож. Не бойся. Твоя, как ты называешь, возлюбленная умрет мгновенно и безболезненно. Ты сам об этом позаботишься. Я покажу, куда бить. А потом ты разделишь со мной вечную молодость. Возможно, и вечную жизнь.

– Нельзя предлагать то, чего не существует, – процедил я, не сводя глаз с Вики.

Маргарита отмахнулась:

– Глупости! Простейшие живут вечно, а у нас для этого есть разум, с которым просто нужно научиться управляться. Пример – перед тобой. Биологически мне сейчас двадцать пять – двадцать семь лет. Я знаю это точно, ибо раз в квартал прохожу медицинское обследование. Я молода не только внешне – молоды все мои органы, все ткани моего тела. Мой муж был истинным гением. Он нашел ключ к тому, чтобы не стареть. Это вполне реально. Даже если это и не вечная жизнь, то очень, очень долгая. К тому же жизнь без болезней, слабости, увядания, деградации…

– И какой ценой? – Я повернулся к ней.

– Для тебя – специальная скидка. – Она посмотрела мне в глаза. – Тебе все это обойдется в один-единственный удар вот этого кинжала. Бить надо под левую грудь, ближе к середине и чуть выше края корсажа. Не ошибешься. И размахиваться, как в кино, не нужно: установишь острие над сердцем и ударишь сверху по рукоятке. Ну?

Она протянула мне кинжал, я сжал рукоять, еще теплую от ее ладони. Мы стояли почти вплотную. Кажется, моя тюремщица, увлекшись своими мечтами, забыла об осторожности. Судьба давала мне шанс, и я во что бы то ни стало должен был успеть им воспользоваться…

Разряд тока обрушил меня на пол. Такое чувство, что меня огрели по затылку кузнечным молотом. Кинжал отлетел в сторону, все мышцы свело нестерпимо болезненной судорогой, желудок, казалось, сейчас вывернется наизнанку.

– Бедный мальчик! – Маргарита беззаботно, с явным удовольствием рассмеялась. – У меня отменная реакция. Я действительно молода, и не имеет значения, сколько лет прошло с моего рождения. Глупый, ты хотел кого-то спасти? Удар стилетом и есть спасение. Мгновенная безболезненная смерть куда лучше, чем… Впрочем, это, пожалуй, я виновата. Нужно было сразу обозначить выбор. Ты можешь отказаться от моего щедрого предложения. Я не стану тебя заставлять. Но это не спасет твою… скажем… теперешнюю возлюбленную. Это всего лишь означает, что для подлинного возрождения требуется более сильная… жертва. Сейчас ты не в состоянии двигаться. А вон там, за операционным столом, есть прекрасное кресло. Очень функциональное, похожее на электрический стул. В нем ты не сможешь шевелиться, даже когда эффект от электрического удара закончится. И ты будешь сидеть и смотреть, как она умирает… нет, не от мгновенного удара в сердце – от жажды. Это не очень долго – дня два, быть может, три. Ты будешь видеть, как покрываются пленкой ее пересохшие губы – пластырь я сниму, разумеется, он уже сыграл свою роль. А она будет воспаленными глазами смотреть, как ты пьешь чистую, прозрачную, хрустальную воду…

– Я не стану, – прохрипел я.

– Станешь, мальчик мой! Ну, может, денек продержишься, но не больше. Ты просто не представляешь, на что способен инстинкт самосохранения, когда смерть дышит в лицо. Так что ты, конечно, станешь пить. Жадно, захлебываясь. Забыв о том, что на тебя глядит умирающая от жажды… возлюбленная. И, – она вдруг улыбнулась, точно услыхала хорошую шутку, – не только пить, пожалуй. Феромоны, помнишь? Совсем немного – и я буду обладать тобой у нее на глазах, а ты будешь стонать от страсти и просить еще, еще, еще…

– Как вы можете? – Я почти задыхался. – Вы же сами когда-то любили!

– Liebe ist nichts, – презрительно отрезала она. – От того, что люди называют любовью, только боль и страдание. Что такое любовь? Всего лишь замаскированное всевозможными реверансами желание обладать. Но обладать можно и не прикидываясь ласковым и самоотверженным. Обладать можно силой, это мало что меняет, поверь… Так что умирать твоей подружке будет не так скучно, как могло бы. Пароксизмы твоей страсти, думаю, немало ее развлекут… А когда она, наконец, умрет… Конечно, такая смерть попортит кожу, но я хороший таксидермист. Очень хороший. Так что композиция не пострадает. Ну а потом… потом посмотрим. Если ты не оправдаешь затраченных усилий… ну, значит, композиция немного изменится. Вокруг – портреты, а во главе – художник, убивающий ненавистную модель. При изготовлении чучела телу можно придать любую форму. Любую, Фанечка!

– Ненавижу, когда меня называют Фаней, – процедил я сквозь зубы, поднимаясь на четвереньки. – Так вы, значит, решили спустить с нас кожу? Отчего бы уж тогда не живьем, как ваш муж?

– Мой муж? – удивилась она. – При чем здесь мой муж?

– Вы не в курсе, что он проводил свои опыты на живых людях?

– Ну и что? – Маргарита повела плечом. Сейчас ее медицинский наряд пугал куда больше, чем какой-нибудь палаческий балахон. – Врачи тоже живых людей режут, причем те нередко умирают прямо на столе, но при этом восхваляют докторов как пророков гуманизма. То, что Вальтер экспериментировал на живом материале, не имеет никакого значения.

– Как мне думается, очень даже имеет, – я незаметно напрягал и расслаблял мышцы, пытаясь избавиться от последствий электрического удара, – и немалое. Жаль, вы с отцом Тихоном не успели познакомиться, он бы вам лучше объяснил.

– Да что он мог мне объяснить? – фыркнула Маргарита. – Вообще терпеть не могу монахов. Воздержание – худшее из сексуальных извращений. А уж из всех религий христианство – самая рабская, а православие – наиболее отупляющая из его разновидностей.

– Дело не в религии, не в монашестве и даже не в отце Тихоне, – возразил я. – Просто он действительно рассказал бы лучше меня. Точнее, показал бы. Как жаль, что вы не захотели проехаться по местам боевой славы вашего покойного мужа. Тогда бы вы увидели…