Книга Жизнь спустя - Юлия Добровольская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
10
– Вы скупо пишете об итальянском периоде своей жизни. Почему? Ведь скоро четверть века, как вы в Италии.
А что тут писать? Свобода-демократия штука заведомо монотонная, скучноватая. Борьба за выживание тоже в порядке вещей. Где-то в середине восьмидесятых декан переводческого факультета университета в Триесте, где я преподавала по контракту, предложил мне участвовать в конкурсе на штатное место, дабы закрепить меня за факультетом, и обнаружил мой запредельный возраст. Добряк расстроился. «Как вы будете жить?!» – вырвалось у него.
А вот так! Я не тужила, у меня было три козыря: мой русский язык, преподававшийся в тридцати пяти итальянских университетах, умение учить и имя как переводчицы. Что-что, а тощий доход «преподавателя по контракту» на основе «chiara fama», «совокупности заслуг», мне обеспечен, полагала я.
Друзья меня опекали, студенты любили, учебники, словари, переводы выходили… Гром грянул, когда в отделе кадров моего основного места работы – Венецианского университета – обнаружили, что мне стукнуло 75, давно пора на пенсию. Что с того, что среди студентов брожение, шлют петицию ректору «верните нам нашу учительницу». Закон есть закон. За моей спиной сговорились человек десять-двенадцать скинуться, переводить ежемесячно на мой счёт некую сумму. Тем временем, Клаудия и Ренато Чевезе подключили банк Виченцы, отдел поддержки культуры, и Венецианский университет прислал мне контракт на следующий год. Моё челночное существование Милан-Венеция и обратно возобновилось ещё на десяток лет. Под занавес, – настояла и обеспечила Мила Нортман – ещё два года я преподавала в Триесте.
Такой вот тран-тран; в сущности не о чем говорить.
В политических страстях, в Италии неизменно накалённых, я не участвую. Ограничиваюсь тем, что читаю две газеты в день, сопереживаю. Зовут выступить в школе, в лицее, перед студентами, чаще всего о гулаге или о гражданской войне в Испании, – иду и говорю правду. Вот и вся моя политика.
По воскресеньям у меня чаепитие, в просторечьи «файвоклок», с Луиджи и Ледой Визмарами. Иногда присоединяется Мария Бруццезе, художница Розанна Форино. Обсуждаем события за неделю, горячимся, ругаем коммунистов, переименованных и откровенных.
Раза два в сезон Уго Джуссани приглашает меня в Ла Скалу, в свою ложу. «Уго, я хочу доставить тебе удовольствие, подскажи, какое!» – призналась я своему спасителю, приземлившись в 1982 году в Милане. Оказалось, что он, меломан, всю жизнь мечтал об абонементе в Ла Скалу, для простых смертных недоступном. И я, вопреки своему обыкновению никогда никого ни о чём не просить, обратилась к тогдашнему директору Ла Скалы Бадини, впрочем, многим мне обязанному. Так у Уго появилась ложа в Ла Скале.
Импрессариат ORIA – Мария Бруццезе, Дениз Петруччоне, а также правая рука дирижёра Мути Милена Борромео со своим Паоло – регулярно водят меня в консерваторию; непременно на концерты наших общих друзей, московской пианистки Элисо Версаладзе, виолончелистки Натальи Гутман, виолончелиста Анатолия Либермана (трио Чайковского). Словом, хорошей музыкой я обеспечена.
Жаль, что подкралась старость. «Не успела оглянуться, как пора умирать», – сетовала моя ещё не старая тётя Лена. Мне девяносто восемь, а я ловлю себя на той же мысли. Как в «Песенке о голубом шарике» Окуджавы:
Вечная история. Лучше бы просила лёгкой смерти.
Признаться, позывов к писанию у меня и на этот раз не было. Что же тогда вновь побудило взяться за перо? Не фигурально, а буквально – за старое, доброе, «вечное», марки Waterman?
По мере приближения праздников учащались звонки читателей – почитателей Postscriptum’а, нередко кончавшиеся вопросом: «А как насчёт продолжения – Post-Postscriptum’а?».
«Не предусмотрено», – твёрдо отвечала я. Но сегодня, первого января 2009 года, доставший меня 2008 год кончился, и в оцепеневшем сознании зашевелилась мысль: а что, если о них, моих читателях – почитателях в розовых очках, и написать… Сами напрашиваются…
Подстегнул эмоциональный всплеск. Весь день передавали новогоднюю классику – из обоих Штраусов, из Травиаты, из Кармен… Казалось бы, всё на слуху, приелось, а поди ж ты… Передавали, правда, в изысканном исполнении с дух захватывающими pianissimo. Бесценный дар в век музыки tecno.
Надрывал итальянскую душу хор из Навухдоносора, почти возведённый в ранг национального гимна, даром, что поют вавилонские пленники-иудеи: «Va, pensiero…», «Лети, мечта…». А когда вступил в полную силу Марш Радецкого, весь зал Венской филармонии, дружно захлопал в ладоши и хлопал в такт, упоённо, до самого конца. Одновременно кейфовал у телевизоров ещё миллиард жителей Земли.
Словом, вот так, на ровном месте, возникла положительная эмоция.
Телевизионщик, взяв у меня пространное интервью среди старинных шкафов, уставленных фолиантами с золотым тиснением, тихо поделился со своим напарником: «Но она же всё соображает!» («Ma è completamente lucida!»). Я, хоть и туговата на правое ухо, расслышала. Усмехнулась и в чьём-то сопровождении направилась в зал.
В президиуме уже сидели три профессора – докладчики. Ждали меня. Зал почтенного «Общества чтений и научных собеседований», членом коего был ещё Гарибальди, занимает отсек Palazzo Ducale, ныне генуэзской мэрии. Аншлаг. Говорят, пришёл даже ректор университета. Ждут Марту Винченци, мэра. Студентов, однако, не видно. Генуя – один из самых красных городов Италии, впечатлительную молодёжь от презентации «Post scriptum’a» Добровольской явно предпочли уберечь.
На то был резон, что выяснилось с первых же слов профессора Гандольфо, большого знатока русско-советских дел и моего друга. «После государственного переворота, устроенного Лениным в 1917 году…», – начал он. Справа от меня профессор итальянской литературы Феррари, он же асессор по культуре, вздрогнул и застрочил в блокнот. Насилу дождался, пока второй оратор, профессор Бачигалупо, принявший «Постскриптум» всерьёз и углубившийся в литературоведческий анализ произведения, кончит, чтобы с коммуняцким пылом, не остуженным ни крушением Берлинской стены, ни распадом КПСС, СССР и ИКП, яростно обрушиться на профанаторов: «Для меня ничего важнее и святее Великой Октябрьской революции не было и нет».
Последовала перепалка. Из публики время от времени раздавалось: «Дайте сказать автору!». Автор, не желая встревать в вечную итальянскую гражданскую войну, ограничилась искренним соболезнованием тем, кто застрял на идее светлого будущего человечества, не способен признать, что вышла ошибка, и идти дальше.
За ужином (был дан настоящий ужин) сидевшая напротив меня мэр Марта Винченци – синьора, приятная во всех отношениях, – удивила нас с Алёшей Букаловым радостным восклицанием: «Как только я взяла в руки «Постскриптум», я поняла, что мы с вами почти родственницы. Ведь я в аспирантуре философского факультета Пизанского университета занималась Владимиром Проппом!». Развивая тему, Алёша резонно заметил: «В России вряд ли найдётся мэр – знаток Проппа…».
