Книга Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской

Татарскими стали и кони русских всадников. Значительная их часть имела ногайское происхождение. Еще при Иване III ногайские татары выговорили себе право торговать лошадьми и с тех пор пригоняли на продажу в Москву тысячи коней. Так, Постниковский летописец, к примеру, сообщал, что в 1533 г. «того ж лета приходили гости ногаи с коньми, сорок тысящь лошадей пригоняли, и кони были дешевы». В следующем году ногайский посол Шидяк-мурза вместе с другими мурзами пригнал в русскую столицу 8000 лошадей, которых сопровождали 4700 гостей, а в 1563 г. 1000 ногайцев пригнали на торг в Москву еще 8000 коней. Так что в словах В.В. Трепавлова, отмечавшего, что «масштабы конского импорта из-за Волги в XVI–XVII вв. были столь внушительны, что создается впечатление, будто словом «конь» обозначались только лошади ногайской породы…», если и есть преувеличение, то не слишком большое676.

Современники в один голос хвалили этих коней за их выносливость и приспособленность к местным условиям. Тот же С. Герберштейн писал, что татарские лошади «хотя с низкой холкой и малорослые, но крепки, одинаково хорошо переносящие голод и работу и питающиеся ветками и корой деревьев, а также корнями трав, которые они выкапывают и вырывают из земли копытами…»677. Однако достоинства татарских коней были обратной стороной их недостатков. От европейских они отличались низким ростом (в среднем 131,9 см в холке678) и в силу этого были не способны нести на себе тяжеловооруженного, закованного в сплошные доспехи всадника.

Естественно, что столь радикальные перемены во внешнем виде русских всадников не могли не привести к столь же серьезным переменам и в их тактике. Пожалуй, один из самых первых примеров, когда московские всадники продемонстрировали новый метод ведения боя, это сражение зимой 1456 г. на окраинах Старой Руссы между москвичами и новгородцами. Описывая его, летописец писал: «…Вои же великого князя видевше крепкиа доспехи на новогородцех и начаша стрелами бити по конех их. Кони же их, яко возбеснеша, и начаша метатися под ними и с себе збивати их. Они же, не знающе того оба, яко омертвеша и руки им ослабеша, копиа же имяху долга (выделено нами. – П.В.) и не можаху возднимати их тако, якоже есть обычаи ратныи, но на землю испускающе их, а конем бьющимя под ними, и тако валяхуся под кони свои, не могущи съдържати их…».

И хотя новгородская летопись несколько иначе рисует картину сражения, но общее впечатление все равно остается прежним – москвичи, не вступая на первых порах в «съемный» бой (т. е в рукопашную схватку), засыпали надвигающийся строй новгородской латной конницы ливнем стрел, перебив и переранив большую часть коней неприятеля, а затем, когда боевой порядок противника смешался и начал разваливаться, атаковали его во фланг и тыл, применив типичный для кочевнической тактики прием, называемый «тулгама» (это о нем писал Бабур, основатель империи Великих Моголов, повествуя о своем поражении весной 1501 г.: «Люди, которые зашли нам в тыл, также приблизились и начали пускать стрелы прямо в наше знамя; они напали спереди и сзади, и наши люди дрогнули. Великое искусство в бою узбеков эта самая «тулгама». Ни одного боя не бывает без тулгама»)679.

В последующие десятилетия всадники русской поместной конницы окончательно перешли к использованию татарской тактики. Избегая ближнего, рукопашного боя, они стремились, подобно татарам, вести преимущественно дистанционный бой. Русская конница XVI в. в совершенстве освоила татарский тактический прием, который сама же и называла «хороводом», суть которого заключалась в том, что конные лучники на большой скорости закручивали кольцо перед неприятелем, непрерывно обстреливая его из луков680. Расстроив неприятеля массированным «лучным боем», московские воеводы бросали в бой свои полки. В атаке русские воеводы делали ставку прежде всего на ее быстроту и стремительность, пытаясь ошеломить, расстроить боевые порядки неприятеля силой и скоростью первого напора, шумом и криком. «Все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут, они совершают внезапно и быстро…» – указывал С. Герберштейн, а Дж. Флетчер дополняет его описание: «Войско идет, или ведут его, без всякого порядка… и таким образом все вдруг, смешанной толпой, бросаются вперед по команде генерала… Когда они начинают дело или наступают на неприятеля, то вскрикивают при этом все сразу так громко, как только могут, что вместе со звуком труб и барабанов производит дикий шум, страшный шум…»681.

Если же первая атака не удалась, то русские всадники столь же быстро откатывались назад – тактические приемы притворного отступления и заманивания неприятеля были ими освоены в совершенстве. В упоминавшемся выше сражении при Молодях 28 июля 1572 г. конные сотни передового полка под началом воеводы Д.И. Хворостинина притворным отступлением навели разгорячившихся татарских всадников на изготовившихся к залпу русских стрельцов и артиллеристов. Подскакав к холму, на котором окопались русская пехота и артиллерия, воины Хворостинина внезапно отвернули в сторону, и, по словам летописца, «…в те поры из-за гуляя князь Михаило Воротынской велел стрельцем ис пищалей стреляти по татарским полком, а пушкарем из большово снаряду ис пушек стреляти. И на том бою многих безчисленно нагайских и крымъских тотар побили…». Спустя несколько дней, 2 августа, в кульминационный момент сражения, когда татарские воины штурмовали русский обоз и гуляй-город, московские воеводы, выждав удобный момент, контратаковали врага. По условленному сигналу русская артиллерия открыла массированный огонь по неприятельским боевым порядкам («из большово наряду ис пушек и изо всех пищалей»), гуляй-город раскрылся, и в схватку вступили дети боярские передового полка во главе с Д.И. Хворостининым и немцы ротмистра Ю. Фаренсбаха. Одновременно с этим сам Воротынский во главе сотен большого полка, совершив обходной маневр по «долу», атаковал противника с тыла, «… да учали с нагайцы и с крымцы дело делати сьемное, и сеча была великая»682. Не ожидавший этого неприятель, оказавшись под одновременным ударом с фронта и с тыла, побежал, нещадно преследуемый русской конницей.

Все это наглядно подтверждает тезис о том, что русская поместная конница представляла собой не разношерстную орду, а хорошо обученное и высокопрофессиональное войско, повинующееся командам воевод. В самом деле, для того чтобы закрутить смертоносный «хоровод», маневрировать полками и сотнями на поле боя, вовремя отступать и затем переходить в контратаку, наводить противника на свою пехоту и артиллерию, – все это требовало и от рядовых всадников, и от их начальных людей высокого профессионализма, дисциплины, обученности совместным действиям в составе сотен и полков. Об этом же свидетельствует также отмечаемое очевидцами наличие в русском войске множества труб и барабанов, посредством которых и осуществлялось управление войсками в бою.

Однако этого не понимали западноевропейские наблюдатели, привыкшие к «стройным» действиям своей конницы. Отказ русских вступать в ближний бой воспринимался ими как признак слабости или трусости русских. Тот же Герберштейн писал, что «…поначалу они (т. е. русские. – П.В.) нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: «Бегите, или побежим мы»…». Другой характерный пример взаимного непонимания привел в своих записках польский шляхтич С. Немоевский. Описывая случай, когда литовские наемники и русская конница вместе вступили в бой с татарами, он подчеркнул, что русские уклонились от «прямого дела» с неприятелем, тогда как литовцы врубились в строй врага, были им окружены и понесли большие потери. В ответ же на упреки русские отвечали: «А кто же это видел такую бессмыслицу – бежать к неприятелю, как будто кто у вас глаза повынимал, как вы это сделали?»683.