Книга Ресторан "Березка" - Евгений Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Парфенон, храм Афины Парфенос на Акрополе в Афинах – мраморный дорический периптер с ионическим скульптурным фризом, архитекторы Иктин и Калликрат, V век до нашей эры; рельефы метоп и фриза приписываются Фидию, Фидию, храм частично разрушен в XVII веке, потом частично восстановлен, восстановлен!.. – говорил художник М., щедрой рукой наливая. – К чему привык, от того не отказывайся, даже среди случайной роскоши не вороти нос от обыденного, Бог накажет, потеряешь и то, и это...– говорил художник М., закусывая килькой в томатном соусе.
Как громом пораженный, вглядывался я в его одухотворенное лицо, лицо триумфатора и короля богемы, гордо и точно проживающего свою жизнь. Ты просишь, Ферфичкин, еще что-нибудь рассказать об этих знаменитых московских людях, дружбу с которыми мне подарила судьба, но я боюсь, что по неуклюжести вторгнусь в какую-либо деликатную сферу человеческой натуры и все испорчу. К тому же я так не привык. Пойми это, друг, и не сердись на меня. Сердиться на меня совершенно не за что. Мы ели пельмени, пили водку, вспоминали друзей и тебя в том числе, всякие истории, связанные с тобой. Если мы когда-нибудь увидимся, то я непременно перескажу их тебе, и ты немало повеселишься, потому что ни одна из них не соответствует реальности.
Я кладу на стол две старые фотографии, чтобы с их помощью попытаться понять, что же все-таки представлял собой мой
ДЕДУШКА ЕВГЕНИЙ
Фото № 1. На обороте надпись выцветшими фиолетовыми чернилами:
Ваши племянники:
Анатолiй 5 лħт
Всеволодъ 8 м-цевъ
Конкордiя 3 лħт
и ихъ няня.
Почерк приятен. Размер фото 9 × 4 см, фотобумага бром-портрет либо унибром тонированный (коричневатый оттенок изображения). Качество печати высокое, но, по-видимому, для фототехники тех лет ординарное. Просматриваются мельчайшие детали изображения: шнурочек на ботинке девочки Конкордии, волосики на лбу младенца Всеволода, пускающего пузыри, железное колесо и витая ручка детского трехколесного велосипеда, на котором с сердитым выражением лица сидит мой будущий папаша Анатолий, обутый в мягкие русские сапожки. «Ихъ няня» стоит за спиной младенца Всеволода и с достоинством глядит в объектив. Одежда няни: черная юбка, белая блузка с кружевной наколкой. Конкордия сидит на венском стуле, растопырив пальцы. Съемка производилась летом, на открытом воздухе, около белой стенки, фундаментом которой являются два венца бревен, но не исключено, что и весь дом был деревянный, а для съемок повесили простыню, создавшую иллюзию оштукатуренного пространства. На земле лежит окурок.
Фото № 2. Р-р фото 5,5 × 8,7 см, фото наклеено на картонное паспарту размером 6,5 × 0,7 см. Внизу, на правой стороне паспарту, вертикальная надпись тисненым золотом «И. УПАТКИНЪ» и виньетка в стиле «модерн», заключающая внутри себя название города «КРАСНОЯРСКЪ». На фотографии изображены стоящие рядом мужчина и женщина, ему около 25, ей – лет 20. Не без основания предполагаю, что это мои бабушка и дедушка по отцовской линии, то есть Марина Степановна, будущая попадья и ярая антисталинистка, и будущий священник о. Евгений. Поскольку мне известно, что он умер при невыясненных обстоятельствах в 1918 году примерно 50 лет от роду, дату съемки господином И.Упаткиным юной четы следует отнести приблизительно к 1893 году, чему, кстати, соответствуют костюмы и прически персонажей: у бабушки платье с крыльями и блузка с высоким глухим кружевным воротом, похожая на «водолазку», а как зачесаны ее волосы, я объяснить не умею, для этого нужны специальные знания и терминология; у дедушки белая строченая косоворотка с двумя пуговицами и однобортный пиджак-тужурка, дедушка имеет пучок усов над верхней губой и прическу а-ля будущий «битл» того периода, когда «Комсомольская правда» называла этих английских музыкантов «жуками-ударниками» (приблизительно 1962 год). Дедушка и бабушка оба симпатичные, смотреть на них очень приятно.
Хочу добавить к описанию фото № 1 (дети с нянькой), что относится оно к 1915 году, ибо мой отец Анатолий родился в 1910 году, а на обороте фотографии написано, что ему 5 лет, Всеволода и Конкордию я никогда не видел, про Всеволода и не слышал никогда, а про Конкордию вроде бы кто-то говорил, мама или бабушка... Говорили, произнося словосочетание «тетя Конда». Следовательно, на этой фотографии сняты в юном возрасте папаша, дядя Всеволод-неизвестный и тетя Конда, канувшая незнамо куда, и если ты морщишься, Ферфичкин, то я тебя читать не заставляю, и читателя мне такого совершенно не нужно, который таинственно морщится, потому что – что хочу, то и пишу, как хочу, как умею, потому что. Не нравятся мои послания, скучно тебе, так ступай купи себе чего-нибудь интересненького на книжном толчке у первопечатника Ивана Федорова, что грустит в самом центре столицы, глядя металлическими глазами. Вот так-то!..
Теперь, когда я с грехом пополам описал эти две фотографии и пристыдил тебя, зарвавшийся Ферфичкин, нам с тобой необходимо решить ряд вопросов.
Первый вопрос. Были ль мои предки по отцовской линии богатыми людьми? Ведь каждый, увидев на фотографии, снятой в 1915 году, сытеньких детей, няньку, велосипед, русские сапожки, ответит на этот вопрос утвердительно. И каждый, скорее всего, ошибется. Я думаю, они не были богатыми, но были вполне обеспеченными, а это две большие разницы, как говорят в Одессе, уроженец которой поэт Л. рассказывал мне про своего гимназического учителя, который был небогат, но вполне обеспечен окладом своего жалованья, которое позволяло ему иметь вицмундир, ежедневно менять крахмальные сорочки, нанимать маленькую трехкомнатную квартиру и содержать кухарку Дусю. Но он не мог позволить себе ежегодную каникулярную поездку в Ниццу или Ялту, не мог часто ходить в театр и пить шампанское. Я думаю, в те времена были какие-то другие критерии богатства, нам сейчас практически непонятные, ибо хорошо оплачиваемый теперешний товарищ (оклад 180 рублей плюс прогрессивка 40%) нынче сам себе варит пищу в кастрюле, зато каждое лето шныряет неизвестно на какие шиши по Крыму и Кавказу. Кухарку же не в состоянии завести даже поэт-песенник с окладом 50 тыс. руб. в год или какой-нибудь будущий обитатель жесткой скамьи подсудимых, мирно занимающийся хищениями в особо крупных размерах. А ведь они – богачи даже по сравнению с настоящими бывшими буржуями, которых порешил октябрь 1917 года.
Второй вопрос. Вдруг мелькнуло – полно, да был ли дедушка Евгений служителем культа? Может, это он, а не его брат, дядя моего отца, являлся белым офицером, который, не дожидаясь приближения пролетарских отрядов грозного Щетинкина, сел на коня и ускакал через Хакасию, Туву, Монголию и Маньчжурию в китайский город Харбин.
Скажите, китайцы, там, в Харбине, моего дедушку не видели? А может, он и дальше дунул, став основателем фирмы, производящей водку для западных штатов США, а? Чушь все это, но бабушка Марина Степановна рассказывала про маленькую церковку под Минусинском и как последовательно отбирали утварь: ризы парчовые, ризы иконные, а потом и самого дедушку ухлопали, но собственно икон, досок, как выражаются нынешние фарцовщики, не тронули... Нет, неправда – бабушка о причинах смерти своего первого мужа (дедушки, о. Евгения) никогда не распространялась, а говорила коротко: «Умер». Это дядя Ваня, пьянь, шептал мне в Енисейске, озираясь за своим служебным столом замдиректора леспромхоза, что обоих братьев, моего деда и его, дяди-Ваниного отца, спустили под лед в 1919 году близ села Ворогово Красноярского края, но отнюдь не на юге того же края, где находится Минусинск, отчего вновь создается путаница и неясность, хотя почему бы не перевезти дедушек водой по Енисею из Минусинска в Ворогово и там, дождавшись крепкого льда, под лед этот их не пустить? Ведь тогда еще не было Красноярской ГЭС, и судоходство было свободным на всем протяжении Енисея. Да нет, глупость, зачем кого-то куда-то везти, когда любого можно кончить на месте... Ерунда, сущая ерунда... «А кто спустил, красные или белые?» – спрашиваю я дядю Ваню. «Сам догадайся», – отвечает замдиректора леспромхоза, озираясь по сторонам как бы в ожидании чертей, которых ему следует аннулировать крестом. Мы пьем с ним дальше и наконец выходим на широкий казенный северный двор, где его злобно дожидается личный шофер, водитель вездехода, на котором они вот уже столько дней не могут добраться до отдаленных леспромхозовских участков. Дядя Ваня широко распахивает двери склада. «Племянник, я хочу сделать тебе подарок. Выбери себе в этом складе все, что хочешь...» Но в складе нет ничего, кроме висящих на ржавом гвозде громадных кирзовых сапог 43-го размера... Растроганный его добротой, я забираю сапоги... «В них имеется специальная капроновая прокладка, это специальные сапоги для лесорубов: если лесорубу падает на ногу срубленное им дерево, то оно не ломает ему кость, а делает лишь ушиб, – хвастается дядя Ваня. – Скажи, как ты думаешь, есть Бог или его все-таки нету?» – тихо спрашивает он, приблизив ко мне изучающее лицо и дыша ароматной сивухой.
