Книга Два брата - Александр Волков

И царевич скрыл имя Стратона Еремеева.

Вельможи в большом зале трепетали, думая о том, кого назовет Алексей в тихой пустой комнате. Разве, спасая себя, не выдаст он сообщников? Время тянулось бесконечно.

Наконец царь вышел. За ним, понурив голову, следовал Алексей.

Все перешли в Успенский собор. В дымном сумраке храма, на коленях перед царем и толпой архиереев в золотых парчовых ризах, Алексей отрекся от наследства и дал в том клятву на кресте и Евангелии. Затем принес присягу своему младшему брату, двухлетнему царевичу Петру Петровичу.

Все кончено: Алексей уже не наследник русского престола. В тот же день неутомимый царь успел написать и опубликовать манифест, в котором объявлял, за какие вины лишил наследства старшего сына, и грозил суровыми карами и самому Алексею и его сторонникам, если они когда-либо нарушат присягу Петру Петровичу.

Царевич Петр Петрович умер в следующем, 1719 году.

Глава X. Розыск

Началась расправа. Розыском, конечно, занялся Преображенский приказ. Иные виновные были в Москве, других нужно было доставить из Петербурга.

В числе первых царь вытребовал из столицы Кикина. В то время, когда Петр писал указ князю Меншикову об аресте злодея и изменника Александра Кикина и о высылке его в Москву под крепким караулом, в кабинет царя вошел за каким-то делом Семен Баклановский.

Остановившись за спиной царя в ожидании, когда можно будет с ним заговорить, зоркий денщик разглядел, о чем пишет царь.

Указ об аресте Кикина! Настало время действовать. Петр быстр в поступках, его указы не задерживаются на письменном столе: надо его опередить!

Баклановский выбежал из комнаты. Излишней поспешностью он погубил себя и Кикина. Царь был необычайно наблюдателен; неожиданное исчезновение Баклановского, даже не доложившего, зачем он приходил, заинтересовало Петра, вызвало подозрения.

– Разыскать Сеньку Баклановского! – распорядился Петр.

Начались поиски. Через полчаса дрожащий денщик был введен к царю и с воплем упал к его ногам.

– Прости, государь!

– А, знает кошка, чье мясо съела! – с холодной усмешкой на плохо выбритом круглом лице сказал царь. – Свести его в Преображенский приказ!

– Ваше величество! Не надо… Не надо! – выл обезумевший от страха Баклановский. – Я во всем признаюсь… Меня подкупил Кикин!

– Кикин? Ага!.. – Царю все стало ясно. – Следственно, ты послал к нему курьера?

– Да, государь.

– Так! В Приказ тебя все равно сведут! Близ меня не должно быть изменников!

Баклановского увели. Перед Петром появился очередной фельдъегерь.

– Немедленно скачи в Питер! – приказал царь. – Вперед выехал другой курьер. Ты должен его обогнать! Понял?

– Так точно, ваше величество!

Царский курьер приехал раньше, и Кикин был арестован.

Чтобы не повторялись подобные случаи, Петр распорядился: из Москвы выпускать только тех, кто предъявит подорожную от царя или сената. По дорогам были расставлены надежные караулы, проверявшие проезжающих.

Одного за другим вводили в застенок сторонников Алексея.

– Злоумышлял ли ты против его царского величества государя Петра Алексеевича и хотел ли возвести на престол Алексея Петровича? – был к ним первый вопрос.

Заговор все отрицали. Было недовольство, были жалобы на тяжелое житье, мечтали о времени, когда сядет на престол царь Алексей Петрович, но на высокую особу государя не покушались.

Дело росло и ширилось. Оговоренные царевичем под пытками называли других, те – третьих… Свистел кнут палача, хрустели выворачиваемые на дыбе суставы… Каждый боялся оговора, каждый трепетал перед своими соседями. Хорошо было бы уехать в дальнюю вотчину либо на богомолье… Но разве можно покинуть Москву в такое время? Это значит навлечь на себя сильнейшее подозрение в соучастии. И вельможи оставались на местах.

Александр Кикин, когда-то любимец царя Петра, был казнен. Приговорены к смерти Иван Большой, камердинер царевича, дьяк Федор Воронов, придумавший тайный шифр для переписки Ивана Большого с царевичем, Федор Дубровский и другие…

Новые допросы, новые пытки. Страшно расправлялся Петр с теми, кто жаждал возвращения старины.

Привлечено было к делу и то боярство, которое являлось истинным вдохновителем недовольства и все свои надежды возлагало на скорое воцарение Алексея.

Эти обвиняемые тоже пострадали, хотя и не так жестоко.

Верных исполнителей своей воли Петр щедро наградил имуществом осужденных.

* * *

Главный из недругов Петра, тот, на кого возлагались всеобщие надежды противников петровских преобразований, кто должен был воскресить старинные порядки и кто предал своих сторонников – царевич Алексей, – остался невредим и надеялся уцелеть среди страшных событий.

От наследства он клятвенно отрекся в Успенском соборе в памятный день 3 февраля 1718 года. Но считал ли себя связанным клятвой Алексей? Отнюдь нет!

В его темной душе бродили такие мысли: «Пересидеть беду в деревне… А когда умрет батюшка… Что ж? От клятвы могут восточные патриархи разрешить».

18 марта 1718 года царь выехал в Петербург в сопровождении царевича Алексея. Отец простил сына и объявил об этом всенародно, но отношения между ними оставались натянутыми, холодными. Разговаривали мало. Царевич сторонился отца, на пирах держался поодаль. Петр любил видеть вокруг себя веселые, открытые лица. Замкнутая, хмурая физиономия Алексея, который точно однажды в детстве надулся да таким навсегда и остался, до крайности раздражала царя.

Допрос Афросиньи открыл царю много нового. Оказалось, что царевич в своем московском показании, в беседе с отцом в отдельной комнате Кремлевского дворца, покаялся далеко не во всем.

Афросинья показала:

– Царевич радовался смутам в войсках. Говорил: «Авось бог даст нам случай с радостью возвратиться». Писал в Россию письма к архиереям, научал их пущую смуту раздувать и про него, царевича, подметные письма в народ кидать. Крепко на государя сердитуя, не раз с угрозой говаривал: «Я старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле; когда стану государем, буду жить в Москве, а Питербурх оставлю простым городом; кораблей держать не буду; войско стану держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться старым „владением; зиму буду жить в Москве, а лето в Ярославле…»

Приказные переглядывались, записывая показания Афросиньи: в судьбе царевича наступал крутой перелом. Писец Лаврентий Пучков выскочил из Приказа и помчался к Меншикову.

– Доложи обо мне! – задыхаясь, сказал он лакею.

– Светлейший занят, – отвечал лакей.

– Важнейшие новости! Головой отвечаю!