Книга Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Язон — не варвар. Варварка скорее Медея», — испуганно перебил ее Феникс.
«Ты плохо читал Аполлония, — возразила Юлия, медленно покачивая рыжей головой. Теперь лицо у нее стало ласковым, а голос презрительным. — У твоего Аполлония сказано, что колхи когда-то были египтянами. А египтяне — древнейший и мудрейший народ… Эдак превознося своих греков, ты скоро и римлян произведешь в варвары!».
«Нет! Никогда!» — быстро и испуганно откликнулся Феникс.
«Ну, вот и славно, — усмехнулась Юлия и прищурилась. — Но ты не ответил на мой вопрос. Как можно было ради своего развратного удовольствия сделать несчастным отца, предать родину?»
Феникс побледнел и заговорил прежним сдержанным тоном, но взмахивая руками и бросая быстрые взгляды на Юлию:
«Нет, нет, не было никакого развратного удовольствия. Любовь ее, скорее, напоминала мучительную болезнь или тяжелое ранение. Она часто плакала: от боли, от страха, от стыда… Любовь разгорелась в ней сосновым факелом, который зажигают в честь великих богов. Этот факел, непрерывно пылая… Помнишь?
Всё время
Боль удручала, огнем проникая по телу, до тонких
Жилок, входя в горячую голову вплоть до затылка,
Где обычно гнездится печаль неустанная…
— Слышишь? „Печаль неустанная“!»
Юлия, прищурившись, молчала.
«Она её вырвать хотела, эту любовь, этот жуткий огонь! — продолжал Феникс. — Ибо догадалась и поняла, что не для счастья они, не для радости, а ей на погибель, на муку. Она, как ты помнишь, дважды пыталась покончить собой. Но ей помешала Юнона…»
Тут Феникс в очередной раз глянул на Юлию и вдруг, словно испугавшись своей дерзости, потупил взгляд.
«Чем глубже и пламеннее любовь, тем сильнее несчастье и отчаяние человека», — извиняющимся тоном произнес он и с тоской посмотрел на едва заметную садовую тропинку, ведущую в западном направлении — туда, где их поджидали Полла и Гракх.
Юлия этот взгляд заметила. Лицо ее перестало противоречить голосу, а голос — лицу. С гневным лицом и гневным голосом она вскричала:
«Упрямый поэт! Я дважды тебя спросила, и дважды ты не потрудился ответить! Меня не интересуют страдания Медеи! Мне безразличны твои рассуждения о любви! Что вы, мужчины, вообще в любви понимаете?! Но если ты взялся писать о Медее, если ты выбрал её своей героиней, то прежде всего изволь объяснить — если не мне, то себе самому: как внучка Солнца посмела предать своего отца, сына Солнца? Как дерзнула она похитить и отдать в руки врагов солнечную святыню — золотое руно?! Чего стоят ее божественная кровь, ее сиятельная гордость, если они не удержали, не оберегли ее от измены в Колхиде, на родине Солнца, и от диких, кровавых убийств, которыми она осквернила себя по всему свету?!.. Мальчишка-Амур сильнее державного Солнца? Матерь Юнона, покровительница брака и семьи, толкнула Медею в объятья блудливой Венеры, на боль и страдания? Мудрая Минерва заставила внучку Солнца впасть в безумие и святотатство?!.. Чепуха! Богохульство. Ни злобствующий Еврипид, ни слащавый твой Аполлоний ничего не поняли в судьбе Медеи. И ты, наивный поэт, толкующий мне о каком-то сосновом факеле… Пиши свои игривые стишки и развлекай ими глупых девчонок, перезрелых матрон и слюнявых мальчишек. Но Медею не трогай. Тебе тем более ее не понять… Ты ведь даже не знаешь, любила ли она отца. А если нет, то почему не любила?»
«Представь себе, знаю! — вдруг почти радостно воскликнул Феникс. Он весь теперь раскраснелся, глаза его сияли, губы дрожали; и торопливо, боясь, что его оборвут, Феникс защебетал и залился: — Медея его не просто любила — она с детства боготворила его!.. Но он, могущественный и прекрасный, властительный и лучезарный, он, Ээт, не давал ей любить себя! Он ее унижал! Он ее, такую же солнечную, как и он, сделал жрицей Гекаты, мрачной подземной богини, и каждую ночь заставлял ей прислуживать, принося в жертву бродячих собак, ядовитых змей и шершавых жаб. И звезды и Луна смеялись над ней и дразнили!..
Старшую свою дочь Халкиопу он выдал замуж за Фрикса, и та родила от него прекрасных детей. А каждого юношу, на которого хотя бы случайно падал ее взгляд, Ээт умерщвлял на поле Медных быков, на Марсовом поле! Мать Медеи, Идию, царь выгнал из дома, взяв себе в жены Астеродею. От нее он родил Апсирта — тщедушного, самовлюбленного и капризного уродца. Но Ээт его обожал, провозгласил наследником своей солнечной власти и своих бескрайних богатств!..
И тогда явился Язон — прекрасный, отважный, красноречивый, покровительствуемый Юноной и Минервой, сопутствуемый Венерой и Амуром. Надежда Медеи приплыла по Евксинскому понту! Спасение Медеи на корабле Арго вошло в реку Фасис и поднялось до Города Солнца, в котором для Внучки Солнца не было уже ни света, ни надежды, а лишь одиночество и тоска! И этого искреннего и влюбленного в нее юношу, вместе с другими великими героями — цветом подлунного мира — злобный Эет собирался предать лютой смерти! На глазах у Медеи! Перед ликом Солнца, которое всё видит, Правду блюдет, Юпитеру, Властителю Мира, докладывает!.. А ты говоришь…»
«Ну хватит! Довольно!» — приказала Юлия, прерывая Феникса, и пошла по дороге. Феникс следом поплелся.
Они прошли с полстадии, когда Феникс опомнился и воскликнул:
«Ты прошла тропинку! Надо было раньше свернуть».
Не оборачиваясь, Юлия откликнулась, то ли возмущенно, то ли насмешливо:
«Ну и наглец! Командует, как мне идти и где поворачивать».
Двигаясь на север, они из садов Цезаря перешли в сады Помпея.
У выхода поджидала лектика — та самая, на которой Юлия прибыла на прогулку.
Юлия села в нее, и когда носильщики в красных плащах, взявшись за поручни, подняли вверх носилки, сказала, глядя не на Феникса, а на город, в блеске и великолепии открывавшийся взору по другую сторону Тибра:
«Вергилий для моего отца написал „Энеиду“. А ты для меня напиши „Медею“. Напишешь?»
«Я не Вергилий», — тихо возразил Феникс.
«А я — не Август, — сказала Юлия. — Так напишешь трагедию?»
«Честно говоря, я никогда не писал для театра…» — чуть громче произнес Феникс.
«Я в третий раз спрашиваю: напишешь или не напишешь?»
И Феникс тут же воскликнул:
«Обязательно напишу! Я уже почти сочинил ее у себя в голове! Осталось лишь записать на табличках…»
Юлия взмахнула рукой. Носилки тронулись в сторону Фабрициева моста. Но скоро остановились. Юлия жестом подозвала к себе Феникса и велела:
«Передай Гракху и Полле, что мне пришлось срочно вернуться домой. У них есть носилки. А за остальными я пришлю цизий».
…Когда, добравшись до Поллы и Гракха, Феникс передал им слова Юлии, Полла задумчиво произнесла: «Госпожа, наверное, почувствовала опасность». И Гракх одобрительно воскликнул: «Да! Она всегда ее чувствует. Умница!»
Вардий медленно двинулся вдоль стены в глубь храма. И пока шел, говорил:
