Книга Перекрестный галоп - Дик Фрэнсис

— Идем, — спокойно сказал я матери. — Давай выбираться отсюда.

Я решительно убрал ее руку, схватил за запястье и буквально потащил за собой по проходу. Со двора доносились крики, некто направлял свои «войска» вокруг здания, чтобы найти нас. Но человек, отдававший эти приказы, оставался на том же месте, во дворе. И, по всей очевидности, не имел никакого намерения заходить в узкий и темный проход, где его мог подстерегать я.

Мы с мамой обогнули навозную кучу. Между ограждающими ее досками и стеной амбара с сеном было узенькое пространство. Темный лаз.

— Залезай сюда, — тихо сказал я командирским голосом. — И ложись лицом вниз.

Ей это не понравилось, я понял это, когда она с досады стукнула кулаком по земле, но возразить не могла, рот был заклеен. И все еще колебалась.

— Мама, — сказал я, — пожалуйста. Иначе мы умрем.

Света от звезд хватало, чтоб заметить ужас в ее глазах. Она все еще прижималась ко мне, и тогда я отогнул уголок скотча и сорвал его с губ.

— Мам, — повторил я. — Пожалуйста, ну, давай. — И я нежно поцеловал ее в лоб, а потом решительно оттолкнул от себя, прямо к лазу.

— О господи, — в отчаянии прошептала она. — Помоги мне.

— Все нормально, — пытался успокоить ее я. — Просто полежи там немножко, и все будет хорошо, даже расчудесно.

Ей страшно не хотелось делать этого, но она все же пригнулась, потом встала на колени, заползла в лаз и легла там на живот. Я взял охапку старой соломы с навозной кучи и накидал сверху, замаскировал, как мог. Наверное, не слишком приятно пахло, ну и что с того? Страх всегда неприятно пахнет.

Я оставил ее там и вернулся к концу прохода. Стрелявший человек, кем бы он там ни был, еще не подошел, но я увидел, что машину отогнали за угол, к концу комплекса из стойл, и теперь ее фары освещали место, куда я предполагал выйти.

Пришлось отступить в проход.

Эти автомобильные фары — одновременно и помощь, и помеха. Помогали мне видеть позицию, по крайней мере одного врага, и в то же время их яркий свет мешал моему ночному видению.

И естественно, в проходе стало еще темней, чем в прошлый раз, зато я помнил каждую помеху на земле и мог легко и бесшумно перешагивать через нее. Подойдя к двери, я посмотрел в щель между досками, еще раз оглядел двор со стойлами.

Машина продолжала перемещаться, света от ее фар было достаточно. В центре двора стоял Джексон Уоррен, разговаривал с Питером Кэрравеем. У каждого дробовик, причем держали они ружья так, словно знали, как следует с ними обращаться. Как там говорила Изабелла? «Кэрравей всегда приезжает к концу сезона охоты на фазанов. Питер — замечательный стрелок».

Я предпочел бы не знать этого, по крайней мере сейчас.

Раз Уоррен с Кэрравеем находятся во дворе, то, должно быть, Алекс Рис сидит за рулем машины.

— Обойди сзади, — говорил Джексон Кэрравею. — Выдави его оттуда. Я останусь здесь, на тот случай, если он вдруг вылезет.

Сама поза Кэрравея говорила о том, что этот человек не любит, когда им командуют. Я также подозревал, что ему не больно-то хочется «обходить сзади», пусть даже он и отличный стрелок.

— Почему бы мне не подождать здесь, а ты пойдешь и посмотришь? — предложил он Джексону.

— Да ради бога, — раздраженно ответил тот. — Схожу. А ты не спускай глаз с двери и, если появится, сразу стреляй. Но постарайся по ногам.

Это, конечно, немного утешало, а вот мысль о том, что меня могут взять живым, — нет. Я уже раз воспользовался их «гостеприимством» в стойлах и желания повторить этот опыт не испытывал.

Джексон Уоррен направился к машине, нервно озирающийся по сторонам Питер Кэрравей остался стоять во дворе.

В памяти всплыла еще одна цитата из Сунь-цзы:

«На войне старайся избегать того, кто силен, и бить того, кто слаб».

Питер Кэрравей был слабым противником. Я сделал этот вывод по тому, как нервно он оглядывался на машину и в том направлении, куда ушел Джексон, в надежде, что тот возьмет на себя всю тяжесть миссии, а в сторону прохода почти не смотрел, хоть ему и велели. Ему явно не нравилось, что он остался здесь один-одинешенек. Стрелять в фазанов — это одно дело, стрелять в человека — совсем другое.

Сидевшему за рулем Рису наконец удалось отогнать машину за стойла, в противоположном конце прохода я теперь видел отблеск фар. Да, скверно, подумал я, получается, что обложили меня с двух сторон и вскоре могут атаковать.

Посмотрел на часы. Еще только 5.17. Двенадцать минут прошло с тех пор, как Ян погудел и уехал, но казалось, с тех пор прошла целая вечность. Светать начнет через час.

Я еще раз взглянул сквозь щель в дверце на Питера Кэрравея. Тот по-прежнему стоял во дворе, держал двустволку на сгибе правой руки, наверное, так делают охотники в ожидании, когда загонщики поднимут стаю фазанов в небо. Солдат ни за что и никогда не станет так держать оружие — неготовым для немедленных действий.

Я распахнул дверцу прохода и бросился к нему, держа саблю прямо перед собой, нацеленной ему в физиономию — ну в точности кавалерист во время атаки, только без лошади.

Он быстро вскинул ружье… и все же — недостаточно быстро. Я налетел на него, нанес острием сабли удар по правой руке, пронзил одежду и плоть под ней. И почти одновременно врезал ему по носу покрытой никелем тяжелой рукояткой. Он рухнул навзничь, на землю, выронил ружье и лежал, прикрывая обеими ладонями окровавленное лицо.

Я стоял над ним, высоко подняв саблю, как матадор, готовый совершить круг почета. Кэрравей же тем временем свернулся калачиком, обхватил голову руками, жалобно стонал и дрожал, как побитый щенок.

Я нацелил острие ему в сердце. Рука стала опускаться.

— Что ты делаешь? — неожиданно для самого себя вдруг произнес я вслух. И острие замерло буквально в нескольких дюймах от его груди.

«Ценности и стандарты Британской армии», параграф шестнадцатый. Там сказано, что солдаты должны относиться к людям с уважением, в особенности к жертвам конфликтов, и неважно, живые они или мертвые, раненые, попавшие в плен или просто гражданские лица. Все солдаты должны действовать в рамках закона. «Военная служба, — говорится там, — это долг; а потому солдаты должны быть готовы защищать права других прежде, чем заявлять о своих правах».

Убийство Питера Кэрравея таким вот образом — это вне закона, это будет нарушением его прав как моего пленного, к тому же раненного. Я просто мстил ему за боль и страдания, которые он причинил мне.

Я заметил, что он описался, в точности как я на прошлой неделе в стойле, только в моем случае это было не от страха. Наверное, отмщение состоялось. Я наклонился, подобрал его ружье и оставил его лежать там же и в той же позе, трясущимся от страха, как желе.

Затем я быстро пересек двор и подошел к дому, сжимая в одной руке дробовик, в другой — саблю. Но сабля свое дело сделала и была уже не нужна. И я зашвырнул ее в тень, в самом конце ряда из стойл, и теперь держал ружье уже обеими руками. Вот так-то оно лучше.