Книга Против часовой стрелки - Елена Катишонок

Оказывается, именно в этом крылась главная опасность, о которой врач предупредила Ольгу: возраст преклонный — дай Бог нам всем, как говорится, — но у вашей бабушки «история» сложная: инфаркт, гипертония. Старики — хрупкий народ; опять-таки, весна… Пневмония может спровоцировать криз; следите за давлением.

Как странно, думала Ирина, я точно маленькая. Ее трогало до слез озабоченное Лелькино лицо, когда она обматывала ей предплечье широкой манжеткой, а потом накачивала воздух. «Как в парикмахерской, — смеялась сквозь кашель, — ты еще одеколоном брызни!»

Миновала Чистая неделя, но бабушка знала: если бы и нашлись силы уйти домой, не ушла бы сейчас, когда Лелька так истово отвоевывала ее у болезни, не ушла бы и потому, что сама отмаливала внучку — третье свое нежданное дитя — всю Святую ночь.

Болезнь проходила тяжело, а болеть — вот так, в уюте и внучкиной заботе — было почти сладко. Бабушка закрывала глаза и моментально оказывалась в получасе езды и восьмидесяти годах отсюда, в маленьком домишке на Калужской улице, где она тоже болела, и самым страстным желанием было пробежать босиком по прохладному полу к печке, чтобы прижаться горячим лицом к холодному кафелю: сначала одной щекой, потом другой. Бабуся, градусник. Как хорошо: холодный! Верно: бабушка здесь, у нее большая, мягкая рука. И таблетку, Ласточка; сядь, запить надо. Внучатка моя. Я сама бабушка. А печка кафельная не там, печка на Московской. Там никого сейчас, только цветы.

И часы, которые некому завести.

Засыпала снова и видела деревянную лошадку, которую папа сделал для маленького Моти, а Андрюша плачет, оттого что мама не позволяет с ней играть. Ирочка жалеет брата, но оказалось, что плачет кто-то другой, потому что слышен внучкин голос, и плач смолкает. Где-то играют на пианино. Значит, они с мамой и папой живут на взморье, а пианино на той даче, где днем играют в крокет. «Тебе не надо так много спать, — это опять Лелька, — врач говорила, что надо побольше двигаться, чтобы легкие дышали как следует».

Как объяснить невыразимую прелесть прошлого? Болезнь не мучила бабушку, а если и мучила, то щедро откупалась подробными, красочными и бесконечно дорогими сновидениями.

Пневмония кончалась вместе с месяцем маем. Хотелось скорее домой. Витамины можно и дома пить, ворчала она.

Значит, выздоровела.

…Чувство дома, обостренное болезнью, долгим отсутствием и тоской, сжало сердце, как сжимает при встрече руку старый друг, радостно и сильно, и долго не отпускало. Радость возвращения была окрашена виноватостью перед смолкшими будильниками, перед цветами — на растрескавшейся корке земли валялись сухие листья — перед запыленными слепыми лампадками. На стенке пустого стакана острым клином, как перелетные птицы, застыли сухие чаинки. Вина ощущалась тем сильнее, что вещи не упрекали, смирившись с «бивуаком» и с жизнью без хозяйки. Старый будильник опять стал безропотно отстукивать время, только звук изменился, словно кто-то сокрушенно цокал языком.

Уснуть долго не получалось: отвыкла от тишины. Ветра не было, ночь казалась совсем летней. Напротив окон темнели липы. Бабушка помнила их тоненькими деревцами. Должно быть, их сажали одновременно с теми, около школы.

Как четко видится минувшее, особенно детство! Девочки тогда носили поверх платья передники; Ирочка тоже носила, и до сих пор пальцы помнили застежку. Над входом в школу висела икона. Азбука — главное потрясение от первого класса — была с красивыми картинками, а теперь ни предметов тех, ни картинок не сыскать: верста с полосатым столбом; рогатый, как и полагается, ухват; ямщик в высокой деревенской шапке… Первое стихотворение, про Степку-Растрепку, выучила на слух. Высокий, статный батюшка ласково гладил по голове тех, кто отличился на уроке Закона Божьего, и всех, первых учеников и двоечников, ласково звал: «Чадо мое…».

Слова «чадо» и «чудо» похожи. Чудо, извечное и всегда вызывающее изумление: чадо, ребенок. Он растет и становится взрослым, как тонкие саженцы превращаются в большие деревья. Судьба дерева в руках человека: он может сломать юную березку на веник для бани или спилить раскидистый клен, чтобы тот не застил свет, а потом спокойно проходит мимо пня, порой и несколько раз на дню; человек может посадить дерево — положить начало лесу. Странно ли, что человек может погубить дерево, если люди убивают себе подобных?

Убивают, и убитые остаются лежать под деревьями, в лесу.

Теперь, когда болезнь позади, снова мучительно потянуло в тот лес, где Коля. Хорошо бы в конце лета, когда вереск цветет, — они с Колей так любили вереск! Или пораньше — неизвестно, что с тем лесом произошло за столько лет. Все меняется, по всей стране. Игорь Кириллов что ни день повторяет: «Перестройка во всех сферах хозяйственной и политической жизни». А там какое-то хозяйство и было; Бог знает что с лесом могут сделать. Настроят высоченных домов, люди и знать не будут, что — на костях.

Надо спешить.

Сколько его осталось, моего времени? Эта мысль и мешала, и торопила: можно не успеть.

Бабушка спешила. Если знаешь зачем, можно успеть очень многое. Бивуачная жизнь, к которой она вернулась, позволяла принести внучке в дом «пару пустяков», как она сама скромно именовала свои магазинные трофеи. Отдохнуть на тахте, уже привычной, а потом сесть за кухонный стол, чтобы долго и тщательно чистить овощи, принесенные зятем из магазина, хотя по виду — прямиком с колхозных полей, со щедрым гарниром липкой земли. Руки после чистки темнели, как у землекопа, и, чтобы вернуть им нормальный вид, бабушка мыла посуду. Лелька сердилась, выхватывала мокрую скользкую тарелку, и обе долго горячились у раковины под укоризненное журчание воды.

Жизнь, беспардонно нарушенная пневмонией, вернулась на привычное место, как рука в послушную перчатку.

С одной странностью: старый будильник начал отставать. По правде говоря, удивительно было, что он вообще работал и даже показывал время с десятиминутным опережением. Бабушка так привыкла к этим запасным минутам, что теперь при заводе стала переводить стрелки вперед на десять, а то и на пятнадцать минут.

Будильник выводил ее на чистую воду.

Ладно бы только это, однако он взял моду отставать — на те же десять минут, что характерно. Получалось, что раньше он выдавал хозяйке немножко времени авансом, а потом стал регулярно удерживать то же самое количество.

Налог на старость?

Впрочем, все это — игра воображения. Ежу понятно, как выражались внуки, что будильник — старое барахло, а если уж так ей дорог, то надо отнести в мастерскую и почистить.

Посмеялись-посмеялись, а кончилось тем, что сын принес ей новехонькие часы. Будильник.

— Вот, держи. Его и заводить не надо.

— Как — не заводить?!

— Та-а-ак, — передразнил, — он на батарейках. А рухлядь эту выкини.

Так я вас и послушалась. Этот будильник Коля принес в самую первую их квартиру. И с ним расстаться?!