Книга Огненная дорога - Энн Бенсон

— Да, ты говорила. Боже мой! — изумленно повторил он. — Что за поразительная история! Чего-чего, а такого я никак не ожидал…

— Поразительнее всего то, что я до сих пор жива! — Кэт помолчала. — Ты должен снова пообещать мне никому не рассказывать о том, что узнаешь, а иначе я не смогу продолжить.

— Конечно обещаю… но неужели осталось что-то еще даже более убийственное?

— Не знаю, это как посмотреть. — Она сделала глубокий вдох и выпалила: — Père еврей.

Последовало потрясенное молчание.

— Не может быть. Я бы понял это.

— Каким образом?

— По его… качествам. В нем нет ничего еврейского.

— У него есть шрам. На груди. Когда-то там было круглое клеймо.

И тут Каль вспомнил тот вечер в доме Алехандро и то, как удивился, заметив шрам на его груди. Однако тогда его голова была слишком занята другими мыслями, чтобы проявить к шраму более чем мимолетное любопытство; люди умирали, за ним самим гнались.

— Он отвернулся от меня, когда я увидел его без рубашки. Теперь понятно почему. — Помолчав, Каль задал новый вопрос: — Но тогда как получилось, что де Шальяк отправил его в Англию?

— Де Шальяк не знал. Père скрыл, кто он такой, взяв имя своего умершего друга, солдата, вместе с которым покинул Испанию.

— Почему он ее покинул?

— Потому что убил епископа.

— Епископа? И он до сих пор ходит на свободе, а не вздернут на дыбе?

— Клянусь, это правда — и, поверь мне, Гильом, у него были для этого серьезные основания.

— Но епископ… поистине, это тяжкий грех.

— И мысль об этом гложет его каждый день. Проклятый церковник погубил и его, и его семью только за то, что père выкопал труп человека, которого лечил от ужасной болезни, но не сумел спасти. Он отчаянно хотел понять, почему этот человек умер. И достал тело из могилы…

— Бог мой! — простонал Каль.

— Гильом… постарайся понять… когда человек так страстно жаждет знаний, как père, временами приходится рисковать. И он дорого заплатил за все, что сделал. Его семья была изгнана, их имущество конфисковано… им пришлось покинуть Испанию в самый разгар «черной смерти». — Кэт понурилась. — Он до сих пор не знает, сумели ли его родители пережить это путешествие, они были люди пожилые еще тогда, десять лет назад.

— Это правильно — что он дорого заплатил, за такие-то дела.

Щеки Кэт вспыхнули от гнева, но она с заметным усилием сдержалась.

— Père знает, что за все это его когда-нибудь будут судить. Однако в их святых книгах сказано «око за око», и хотя он не такой уж набожный человек, к этим словам своего пророка относится очень серьезно. — Кэт помолчала. — В Авиньоне, дожидаясь приезда семьи, он хотел лечить людей, но вместе с другими лекарями его вызвали к де Шальяку, для обучения. Потом их разослали по всей Европе, чтобы защищать здоровье королевских семей, поскольку Папа рассчитывал навредить им, по-своему устраивая королевские браки, а как бы он прибрал их к рукам, если бы все невесты и женихи умерли? Вот как père оказался в Англии — если бы не это, он так и жил бы в Авиньоне. Он от всей души надеялся, что его семья сумела добраться туда, но возвращаться боялся — его могли узнать и схватить. Хотя он понимает, конечно, как мало у них шансов пережить и трудное путешествие, и чуму.

Каль покачал головой, все еще не оправившись от потрясения.

— Какой жестокой может быть рука судьбы! Он думал, что в Париже безопасно, а оказалось, что самая большая опасность подстерегает как раз здесь. — Он задумчиво помолчал и добавил очень серьезно: — Должно быть, все эти годы были просто ужасными для тебя.

Кэт нахмурилась.

— Ужасными? Что ты имеешь в виду?

— Ты ведь целых десять лет с ним как его дочь.

— И почему, — грустно спросила она, — это должно быть ужасно?

— Плохо уже то, что он еврей, но к тому же осквернитель; могил, убийца… твоя преданность ему удивительна, учитывая…

Не раздумывая, она замахнулась, собираясь влепить ему пощечину, однако Каль перехватил ее руку и крепко сжал ее. Увидев гнев и слезы в глазах Кэт, он понял, что для нее все эти доводы ничего не значат. Она любит Алехандро Санчес не меньше, чем если бы он и вправду был ее отцом.

Спустя несколько напряженных мгновений он прошептал:

— Прости. Я не хотел проявить неуважение. — Он нежно поцеловал ее руку, которую все еще сжимал. — Мое суждение слишком поспешно, ведь я еще так мало знаю.

Кэт выдернула руку. Щеки у нее полыхали, а голос звучал глухо, когда она в конце концов заговорила.

— Père самый замечательный человек из всех, с кем я сталкивалась. И духом он гораздо благороднее того, кто зачал меня. Ни на миг я не пожалела, что оказалась с ним. Он подарил мне знания, научил читать и считать… я знаю медицину, умею охотиться и владею навыками, необходимыми для выживания. Мало кто может похвастаться такими вещами, а среди женщин — вообще единицы. И никогда он не пытался навязать мне свою веру, хотя иногда по выражению его лица я понимаю, как страстно хотел бы этого. Ему бывает так пусто, так одиноко… никто не должен такого выносить.

— У него позади много потерь.

— Он потерял все, что было для него важно, кроме меня.

И когда она произнесла эти слова, Каль понял: чтобы сохранить Кэт, у него нет другого выхода, кроме как принять ее названого отца.

— Клянусь, я сделаю все, что потребуется, чтобы вы снова были вместе.

— Тогда смирись с тем, что это непременно случится.

Алехандро одолевали вопросы, связанные с вечерними событиями. Быстрый разумом юный Чосер, который, как надеялся лекарь, поможет ему сбежать; неожиданная встреча с Калем; волнующие новости о том, где оказалась Кэт, и двусмысленный, а потому тревожный намек Каля о том, что она в каком-то смысле сама его «выбрала». Конечно, существует единственный способ, каким девушка может «выбрать» мужчину, однако сама мысль об этом жгла Алехандро изнутри, лишая последних остатков покоя.

Все так сплелось, что и не разберешься. Однако разобраться необходимо — иначе ему никогда не вырваться из-под власти де Шальяка. По крайней мере, когда он томился в испанском монастыре, намерения тех, кто пленил его, не вызывали сомнений — они хотели его смерти. Де Шальяк же терзал его, держа в состоянии неизвестности. Алехандро претила мысль быть, пусть и против воли, соучастником этого издевательства, игрушкой в руках другого человека.

«И умного человека, черт бы его побрал, настолько умного, что в других обстоятельствах он мог бы стать очень приятным товарищем».

В свете одинокой свечи он смотрел на рукопись Авраама, спрашивая себя, будет ли когда-нибудь испытывать к ней прежние чувства. Фламель, казалось, желал ее с такой же страстью, с какой мужчина хочет обладать женщиной, как будто, попади она ему в руки, это спасло бы его от какой-то огромной неудачи. Теперь, когда мерзкий алхимик касался страниц рукописи, видел ее секреты, у Алехандро пропало чувство, будто она принадлежит ему.