Книга Фарландер - Кол Бьюкенен

Мать всегда говорила, что хазия вредна для легких, и, словно в подтверждение своих же слов, иногда просто заходилась в кашле после бессонной, прокуренной ночи. Нико уже почти отказался от предложения, но в последний момент передумал. А почему бы и не попробовать? Момент самый подходящий. Он принял самокрутку, осторожно затянулся и тут же, едва дым попал в легкие, закашлялся.

— Я не помешала? — спросила Серезе, не дождавшись от Нико, который еще не совсем вернулся с холмов Хоса, никакой реакции.

— Нет. Просто... воспоминания нахлынули.

— Ну, в таком случае я лучше оставлю тебя наедине с ними. — Она поднялась, легко, изящно, без малейших усилий, как большая гибкая кошка.

— Если из-за меня, то не надо, — торопливо сказал Нико.

Серезе протянула руку:

— Я просто играю с тобой. Но если мы хотим провести вечер вместе, то хорошо бы не здесь.

Возразить было нечего, а потому Нико принял предложение, позволив Серезе поднять его на ноги.

— Куда? — спросил он.

Она пожала плечами:

— Давай просто прогуляемся.

Вместо того чтобы держать Нико за руку, Серезе взяла его под руку. Солнце опустилось, в воздухе повеяло прохладой. Люди спешили вернуться до сумерек домой; рабы с железными ошейниками на шее сгибались под тяжелыми корзинами и тюками. Из открытых дверей ресторанов выплывали манящие ароматы.

— Ты не проголодалась? — спросил на всякий случай Нико, хотя сам есть не хотел.

Серезе покачала головой, и ее темные волосы рассыпались по плечам.

— Все, что мне надо, — это свежий воздух. А тебе разве не хочется просто прогуляться иногда?

— Конечно, хочется, — поспешно согласился Нико.

Девушка снова протянула ему самокрутку. На этот раз он затянулся по-настоящему.

— А вы с Алеасом, похоже, все-таки подружились, — заметила она.

— Похоже что так. Хотя Бараха... то есть твой отец... В общем, он этого не одобряет.

— Разумеется. Ты же ученик Эша.

Нико вопросительно посмотрел на нее.

Серезе пожала плечами:

— Мастер Эш — лучшее, что есть у ордена, и все это знают. Моему отцу такое положение дел не нравится. Он всегда стремился к тому, чтобы везде и во всем быть первым. Иного варианта он не приемлет. Упрекать его за это трудно. Мама рассказывала, что у отца было трудное детство, что его родитель был человеком требовательным и суровым, но сам ничего в жизни не добился. Он постоянно, при каждой возможности унижал и ругал сына и до самой своей смерти не выказывал в отношении к нему ничего, кроме презрения. В какой-то степени такое отношение и сформировало моего отца. Он такой, какой есть, и ничего не может с собой поделать.

Нико попытался мысленно сопоставить два образа Барахи — тот, что показала Серезе, и тот, что сложился у него на основе личного знакомства.

Они прошли мимо расставленных на тротуаре столиков, разговоры за которыми становились все громче и резче. Тени тянулись все дальше.

— У меня мать в каком-то смысле такая же, — признался, помолчав, Нико. — Ее тоже не отпускает прошлое.

— Родители?

— Нет, мой отец.

Она что-то сказала в ответ, но он не расслышал и, сбившись с шага, остановился. Прямо перед ними что-то падало, кружась, на землю, а когда упало, Нико присмотрелся внимательнее.

То было семя дерева цикадо, свежее, зеленое, ярким пятном выделявшееся на серых камнях. Улицы засыпало смятыми, рваными листьями, и между ними виднелись кое-где другие зеленые, с крылышками семена, отличавшиеся от тех, к которым уже привык Нико, меньшими размерами. Он поднял голову и пробежал взглядом вверх, по бессчетным этажам здания, мимо которого они проходили. С края крыши свешивались ветви цикадо.

— Сад на крыше, — объяснила Серезе, проследив за сто взглядом. — Богачам нравится держать такие. — Она поджала губы и неожиданно свернула в переулок за углом этого самого здания. — Идем.

Они повернули еще раз, и Серезе остановилась под пожарной лестницей, нижний край которой висел у нее над головой. Лестница вела на крышу и проходила рядом с окнами, расположенными на тыльной стороне дома. Теперь Нико понял, что задумала его спутница.

У него даже закружилась голова, когда Серезе, встав ему на плечи, собралась, подпрыгнула и, ухватившись за нижнюю перекладину, подтянулась и забралась на лестницу. Стоя внизу, он с восторгом любовался ее гибкой фигурой.

— Ты на что вытаращился? — поинтересовалась Серезе.

Садик на крыше был мал, но устроен прекрасно. Во всем чувствовалась умелая, опытная и заботливая рука, позволявшая ему расти естественно и свободно, но не впадать в буйство дикости. По краям стояли крошечные деревца в глиняных горшках, в лотках, заполненных землей и посыпанных деревянными стружками, зеленели кустики с желтыми и голубыми цветками. В самом центре поместился фонтан и водосток, сложенный из гладких, но разных по размеру камешков, изображавших миниатюрный горный поток.

Благодаря искусному расположению сада посетителю могло показаться, что он находится где угодно, но только не в самом большом городе мира. В задней части сада стояла будка, через которую, вероятно, можно было попасть на внутреннюю лестницу. Будка была заперта на замок, в чем и убедилась Серезе, подергав дверь. Они сели на лавочку у едва слышно журчащего ручейка, с интересом рассматривая тайный сад. Несмолкаемый шум города доносился сюда едва слышным гулом.

Серезе закурила еще одну самокрутку. Сизый дымок закружился в тающем свете.

— А ты молодец. Я имею в виду вчерашний вечер.

До сих пор ни тот ни другой этой темы не касались.

— Ты так думаешь? Я жутко перепугался. Просто окоченел от страха.

— Ну и что? Не ты один. Главное не это, а то, что ты сделал то, что от тебя требовалось. Выказал храбрость.

Нико внимательно и без всякого смущения посмотрел на сидящую рядом девушку и сразу же заметил то, что пряталось под маской красоты и блеска. Серезе держалась из последних сил, и ей отчаянно требовалась компания.

Она затянулась еще раз и протянула ему самокрутку.

— Храбрость? — медленно повторил Нико, как будто впервые произносил это слово. Перед глазами снова, не в первый уже раз, возникло лицо убитого им человека: сначала решительно-злое, потом удивленное и затем искаженное ужасным осознанием того, что все кончено. — Нет, храбрость тут ни при чем. Не она, а страх заставил меня воткнуть клинок в живот тому бедолаге. Я не хотел умирать. Не хотел, чтобы он убил меня. Поэтому убил его сам, первым.

Удивительно, как легко, ясно и просто ему удалось выразить свои самые сокровенные чувства. Может быть, в нем что-то изменилось? Может быть, он немного повзрослел с прошлого вечера? Или, что тоже нельзя исключать, дым хазии убрал какие-то внутренние барьеры?