Книга Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

мхом — выкрыты горы и прибрежные скалы берега на дальнейшем протяжении полуострова до реки Пулонги. Редко горы эти и прибрежные скалы поднимаются свыше 50 сажен, но большая часть из них, уже около острова Сосковца, покрываются мхом зеленоватого цвета и мелким кустарником, который по мере приближения берега к реке Пулонге переходит постепенно в реденький, невысокий сосновый и березовый лес. Беднее и бесприветнее вида этого прибрежья можно представить себе один только голый Мурманский берег океана, продолжением которого можно считать безошибочно всю северную, печальную часть Терского берега. Около Пулонги начинаются уже песчаные осыпи и кое-где глинистые прикрутости, которые при устье самой большой из рек Терского берега — Варзуги — являются сплошным песчаным полем, кое-где испещренным невысокими, песчаными холмами в середине этого поля и более высоким, менее редким лесом по окраинам его. Пять только селений приютились на всем этом бесприветном протяжении Терского берега, до устья реки Варзуги, при устьях маленьких речек, на береговых прикрутостях. Во всех этих селениях можно видеть деревянные часовни, редко — церковь. Таковы Пялица (20 дворов), Чапома (22), Стрельна (4), Тетрина (30) и Чавонга (13). Из деревень этих только одна Тетрина, как бы исключение из общего правила: не прячется за дальними коленами реки, дальше внутрь земли от устья, но видится с моря всецело на мыске, у подошвы голой гранитной крутизны, оттого и самый вид деревни картинно-своеобразен. Так же приглуб Терский берег и на этом половинном протяжении своем (от Поноя до Варзуги), как приглуб он и везде дальше до Кандалакши. Кое-где и около него есть песчаные отпрядыши и глубокие острова, между которыми по величине замечателен Сосковец, служивший в недавнюю войну станицей судов соединенного англо-французского флота.

Остров этот голым камнем, прорезанным кварцем на десять сажен, возвышается над поверхностью моря в недальнем (2 мили) расстоянии от берега и идет на 600 сажен в длину и на 320 саж. в ширину. Издали видится на нем красная башня, а на западном берегу несколько крестов. Теми же крестами в некоторых местах уставлено и все прибрежье. Кресты эти и становые избы кое-где на южных отклонах гор успевают еще поддерживать веру в то, что едешь не окончательно пустыми, безлюдными местами, что если теперь не видно жизни, то, во всяком случае, была она прежде, будет потом. Только около редких бедных селений успеваешь встречать живого человека: это или рыбак, выехавший с товарищами осматривать сеть, пущенную в море, или иногда куча девок с песнями и смехом плывут в таком же карбасе на ближний остров докашивать траву или добирать ягоду, успевшую уже созреть на то время (конец июля). Забравшись в селение, встречаешь те же чистые избы, тех же приветливых и словоохотливых русских мужичков с их своеобразным, в высшей степени типичным говором, с их бытом, сложившимся под иными условиями, при иной обстановке, чем во всяком другом месте Великой России.

Заселение Терского берега славянским племенем было одновременно с заселением этим же племенем всего севера России. Умение освоиться с чужой местностью в течение этих шести-семи веков, как с родной, дает почти прямое право считать русское племя за аборигенов прибрежьев Белого моря, а настоящих аборигенов — финское племя, лопарей — как пришлецов, как гостей на чужом пиру и притом гостей почти лишних и ненужных. Так скоро умело более сильное и развитое племя подчинить своему влиянию слабое племя инородцев! Лопарь теперь не более, как работник, батрак, раб-невольник у русских обитателей Терского берега. Некоторой самостоятельностью (хотя в то же время, незначительной) пользуются из лопарей только те, которые поселились своими вежами в глуши Лапландского полуострова, вблизи озер или на почтовом тракте между Кандалакшей и Колой, вблизи больших и рыбных озер. Зато все лопари Мурманского, а тем более Терского берега издавна уже существуют работами, задаваемыми им русскими промышленниками, и большей частью или уже обрусели, или находятся в последнем, близком к этому великому делу периоде.

Лопари, или собственно так называемая «терская лопь», встречаются по одиночке не только на Мурмане, но и у реки Иоканки, и на берегу Лумбовского залива (до 80 душ), и в каждом селении Терского берега работниками у богатых хозяев. Семьями или целыми погостами встречаются они только у реки Поноя (свыше 50 душ), около острова Сосковца (свыше 20 душ) и верстах в 20 от селения Кузреки. В первом случае они живут у моря и ради моря, а потому посильно кладут и свою долю влияния на отправление звериных промыслов и рыбной ловли больше, чем карелы.

Резко бросается в глаза низенький лопарь, всем обличьем заметно отмеченный от соседнего русского люда. Глянцевито-черные волосы щетинисто торчат на голове и, кажется, никогда не способны улечься; они висят какими-то неровными клочьями над лбом, из-под которого тупо и лениво глядят маленькие глаза, большей частью карие. Несколько выдавшиеся скулы, значительной величины разрез рта делают из лопаря некоторое подобие самоеда, если бы только все черты лопаря были менее округлы, если бы разрез глазной был уже и самая смуглость лица была бы сильнее. Лопарь, напротив, в этом отношении составляет как бы переход от инородческого племени к русскому, хотя бы, например, от того же самоеда к печорцу. Правда, что в то же время лопарь сравнительно выше ростом самоеда, менее плечист и коренаст, хотя и далеко не дошел до русских, между которыми попадаются истинные богатыри и красавцы. Зато, в свою очередь, несравненно легче и понятнее говорит лопарь по-русски, чем картавый самоед, и хотя лопарь любит вставлять, уснащивать (по местному выражению) в свою речь лишние, не имеющие никакого смысла слоги вроде «ба», «ото» и пр., и свои родные коренные слова, — все же его понять можно и даже при случае разговориться с ним. Продолжая далее сравнение лопарей с самоедами, находим не лишним сказать, что самоеды уходят далеко от своей родной тундры, собирают милостыню в Архангельске;лопарь же, в свою очередь, — редкий и случайный гость этого города и почти никогда не оставляет своей вежи надолго. Если самоедское племя многолюднее, а лопарское малочисленное и если самоедов только в последние десятилетия настоящего века начали обращать в христианство, то лопари давно уже христиане.

Лопари, как говорят летописи, в княжение Василия III явились в Москву с данью и произвольной просьбой дать им проповедников Евангелия. Тогда же (в 1527 г.) отправлен был с ними архимандрит Феодорит, успевший просветить Христовым учением лопарей, живших около Колы, и даже будто бы перевести некоторые церковные книги на туземный язык. Но в настоящее время