Книга Детский сеанс. Долгая счастливая история белорусского игрового кино для детей - Мария Георгиевна Костюкович

выясняется, добрый упорствует, после мелких придирок и досадных неудач оставляет Саню как будто проигравшим. Что это не поражение, а победа, станет известно только в финале. Телеграмма, принятая по доброте в долг, вернулась ответом от академика, труд – и душевный тоже – дал плод. Единственная невнятица фильма – рабочее название «И днем и ночью» – была исправлена на внятную формулу надежды на ответную доброту мира, на сущностное, ключевое действие Сани: «Примите телеграмму в долг». Эта история могла стать безысходной драмой, если бы не добрая интонация повествования, не щедрость комических ходов, не изобретательность героя, который попионерски возится со сломанным миром. Да, это очень оттепельный рассказ о художнике в пору щенячества – об окончательном понимании собственного «не такого, как у всех» пути, которое приходит раньше умения защищаться от «такого, как все» мира.

В 1993 году в интервью «Учительской газете» Леонид Нечаев назвал «Примите телеграмму в долг» лучшим своим фильмом: «Может быть, он не так знаменит, как «Буратино» или «Шапочка». Но, по-моему, из всех моих фильмов этот самый… пронзительный, что ли… Я до сих пор не могу без слез видеть отдельные сцены…»130.

Саня Линев и его младший брат из фильма «Примите телеграмму в долг»

Совершенная правда: все другие герои Нечаева, укутанные волшебством не реального, а сказочного мира, были, в общем-то, счастливы, а если оказывались не по годам беспомощны, то всегда находили поддержку. Иногда, как в «Проданном смехе», даже не подозревали о ней, но все же помощь друзей и случайных встречных не оставляла их. Саня Линев погружен в абсолютное, круглое одиночество, защиты и помощи для него нет, а беззащитность искреннего, невезучего и потому заведомо, но несправедливо слабого человека всегда пронзительна.

А теперь Тим Талер. Фильм «Проданный смех» по повести Джеймса Крюса создавался трудно и долго – так трудно и так долго, что обнажил и обострил все мировоззренческие противоречия, накопленные в советской детской культуре.

Прелестная и проницательная повесть «Тим Талер, или Проданный смех» оказалась совсем неинтересна и непонятна «Беларусьфильму» – тем более непонятен был сценарий о мальчике, который отдал свой смех взамен на… взамен на что и почему? Ускользающий ответ на закономерный вопрос заводил в тупик участников худсовета «Телефильма» – и даже, кажется, Инну Веткину и Леонида Нечаева.

«Проданный смех» создавался в 1981 году, а вышел на экраны, по одним данным, в канун 1984 года, по другим, недостоверным, – вовсе в 1988-м, пролежав на полке до смерти главного актера Павла Кадочникова, которому была якобы предсказана смерть после премьеры фильма. То, что с фильмом связывают мистические истории, что на нем лежит какое-то проклятие, что создателей его ждала страшная судьба – все нагромождения домыслов подтверждают лишь то, что фильм даже создателей вымотал.

«Проданный смех» и правда выделяется среди киносказок Нечаева тем, что носит все приметы авторского кризиса: и заметную рваность действия, языка, стиля, и рассогласованность всех, даже простых и давно подвластных авторам элементов сюжета, и едва уловимый зазор между историей и ее воплощением, как будто автор хотел сказать о чем-то другом, но слов не нашел. Так происходит, когда уже увлекают новые темы и смыслы, но еще не найдены для них способы и приемы выражения.

Фильм разительно отличается от повести-первоисточника, и причина не в том, что авторы экранизации, по своему обычаю, следовали принципиально другой идее, а просто в ином отношении к теме фильма в советской культуре. Других причин, почему так непохожи две вариации одного сюжета, нет.

История, придуманная Джеймсом Крюсом, была о мальчишке, который заключил сделку: продал свой смех одному подозрительному господину в обмен на чудесную способность выигрывать любые пари. История, придуманная Инной Веткиной и Леонидом Нечаевым, была как будто о том же, но рассказали ее таким зрителям и в такой культуре, где купля-продажа, или шире, сделка подразумевалась занятием недостойным и предосудительным, постыдным. В соцреалистическом экранном мире положительному герою позволялись только идеалистические стремления, а тема «дети и деньги» была даже не запретной – ее просто не существовало в официальной советской культуре. Даже из официального взрослого дискурса деньги и сделки долго были вытеснены, что же говорить о детском. Как воспринимать приближение к ней, прозрачнейший ее призрак, – никто, как выяснилось во время создания «Проданного смеха», не знал. Взрослые не знали. Это обстоятельство объясняет противоречия в обсуждениях сценария и фильма.

Секрет в том, что фильм «Проданный смех» вовсе не о детях и деньгах, – но этого Леонид Нечаев, кажется, не совсем понимал сам и не сумел втолковать редакторам еще и потому, что над теми стояли еще более высокие редакторы, которые со своей высоты видели в фильмах больше, чем нужно, и били тревогу по всякому незначительному поводу.

Когда обсуждалась заявка на сценарий «Проданный смех», разговор неотвязно вращался вокруг трудности переложения сказки Крюса и даже просто определения темы и идеи фильма:

«Веткина (кинодраматург Инна Веткина): Хочу сказать, что сказка очень трудно поддается работе. Сказка не наша. И мораль не наша, наших корней там нет. Корни у сказки очень жестокие. И каков герой? Он будет действовать живой. Если смех – символ всего этого, мы будем видеть, как он первый раз смеется. Мы не говорили, что Тим разделил свой смех на двоих.

Коляденко (главный редактор ТО «Телефильм» Эрнест Коляденко): Барон покупал смех, чтобы замаскировать свое лицо. Купив смех, разве барон стал добрее?

Нечаев: Нет.

Коляденко: А для чего ему нужны были добрые глаза? Авторам надо пересмотреть концепцию, тогда все становится на свои места.

Веткина: Это иная форма. Мы хотели делать политический памфлет.

Нечаев: Мы с Инной Ивановной далеки от политики. Когда мы предлагаем ход последний, учитываем зрителя, а я все-таки думаю, что это фильм для детей. Сцена происходит тогда, когда Треч лежит в больнице после катастрофы, изображая куклу-марионетку, я хочу дать то, что он был эхом смеха Тима, он смеется над собой.

Кавелашвили (редактор Изольда Кавелашвили): Это финал картины «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир».

Веткина: Там политического памфлета нет. Это будет памфлетная форма с символическими силами добра и зла. Либо это будет моральная сказка, приближенная к нашей жизни, либо это механическая сказка, где очень здорово опускается идея. Но надо очень точно вложить в действие, как человек вкладывает в добро и зло.

Коляденко: Для чего барону смех?

Веткина: Предположим, что он не знает чувства смеха, ему не хватает любви, расположения людей, и он может купить смех. И тогда начинают действовать наши законы, что смех – это богатство.

Кавелашвили: Тим смог продать смех, а барон, приобретая его, не смог им воспользоваться. Должна быть борьба за Тима и за то, чтобы вернуть его таким,