Книга Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев

был не один, не только он очутился в безвоздушном пространстве. Он ходил по острию ножа, балансировал, как циркач на опасном канате, готовом вот-вот порваться, с риском для жизни добывал верные сведения, а им не верили.

К одному из докладов Зорге было приколото следующее сопроводительное письмо: «Члену Центрального Комитета Коммунистической партии всего Советского Союза дорогому товарищу Сталину. Совершенно секретная информация.

Предоставляем Вам проверенный нами доклад. Предъявитель этого доклада не пользуется у нас абсолютным доверием, но некоторые его материалы требуют пристального внимания».

Подписал сопроводительную цыдулю генерал Гендин, один из руководителей военной разведки.

После известной реакции Сталина, после таких сопроводительных писем к материалам Зорге с сомнением стали относиться не только высшие руководители страны (к слову, генерал Голиков, который уже давно недовольно морщился при виде шифровок Зорге, отнес последние телеграммы, присланные Рамзаем, в «перечень сомнительных и дезинформационных сообщений» — ни более ни менее, вот ведь как). С марта сорок первого года шифровки Рихарда Зорге попадали на столы не только руководящей пятерки, но и начальников ведущих управлений РККА, — попадали в сокращенном виде. Иногда в сильно сокращенном — от большой шифровки, которую Макс Клаузен передавал, скажем, в течение полутора часов, могли оставить только рожки да ножки, а между ними — пару запятых… Начальники управлений были, естественно, не в восторге.

В эту же пору было сильно сокращено финансирование группы Зорге. Тех денег, которые Зорге зарабатывал сам, которые добывал Макс в результате своей суетной коммерческой деятельности, не хватало уже просто катастрофически.

Еще одно нововведение нехорошо удивило Зорге. Ему присваивался новый оперативный псевдоним. Отныне он был не Рамзаем, — это оставалось в прошлом, — а Инсоном, и свои шифровки должен был теперь подписывать именем Инсон.

— Что-то в Москве происходит… Происходит не то, — сказал Зорге Максу в один из душных темных вечеров. Макс после болезни здорово сдал (а разве сам Рихард не сдал?), постарел, похудел, широкое улыбающееся лицо его сделалось узким и печальным, тяжелые крупные руки нервно подрагивали.

— Чтобы понять, что там происходит, надо самим находиться в Москве. — Макс переплел на колене пальцы — не хотелось видеть, как они дрожат.

Отрицательно покачав головой, Зорге молча развел руки в стороны — ничего не сказал, жест был красноречивым. Плохо сейчас тем, кто находится в Москве.

Генерал Панфилов, который сменил Голикова на посту начальника Разведывательного управления, был о Зорге того же мнения, что и Голиков, и, в частности, на шифровке Инсона о «мобилизации и перераспределении японской армии» написал по-хамски прямолинейно (правда, перед этим заглянул в руководящие рты: а что они скажут и что было бы приятно руководящим товарищам услышать?): «Есть вероятность, что все это — всего лишь сплетни». Вот так — «сплетни».

У Сталина имелась привычка: если он был чем-то недоволен, то резолюцию на бумаге ставил синим карандашом, — вообще, где бы он ни появлялся, как цветы, вырастали вазочки с синими и красными карандашами, — если был доволен, то брался за красный карандаш.

Когда Зорге передал в Москву очень ценный доклад, все сведения которого были получены от посла Отта, — о начале военных действий против Советского Союза, — Голиков вычеркнул из него несколько очень важных пунктов, а саму шифровку включил в перечень «очень сомнительных и дезинформационных сообщений Рамзая».

Шифровку от двадцатого июня сорок первого года Зорге подписал старым псевдонимом — Рамзай, — а следующий материал, который он послал через неделю (без малого), двадцать шестого июня, был подписан новым псевдонимом — Инсон… Уже шла война.

Но, пока еще война не началась, Зорге несколько раз предупредил об этой беде Центр. Страшнее ее мог быть лишь конец света. Надо отдать должное, что не только Зорге называл точную дату нападения гитлеровцев на Советский Союз. Об этом шли постоянные доклады наверх, Сталину. Реакция его была раздраженной, такой раздраженной, что на бумагах оставались следы от сломанных синих карандашей — карандаши крошились в его руках, как яичная скорлупа. Сталин не хотел верить, что Гитлер, с которым у него сложились (вроде бы сложились) доверительные отношения, позволит себе напасть на СССР.

С другой стороны, он утвердил оперативный план Генштаба, рассмотренный и в ЦК ВКП(б), и в Совете Народных Комиссаров, — «О приведении армии в боевую готовность и осуществлении всеобщей мобилизации», а также «о сосредоточении отмобилизованных частей в районе западной границы» в случае, если угроза войны станет реальностью.

Но план этот — очень нужный, — не был осуществлен, он оказался обычным ворохом бумаг, который потом засунули в мусорную корзину.

Еще двадцать девятого декабря сорокового года источник Разведуправления РККА передал в Москву, что им «установлен факт существования гитлеровского плана военной операции «Барбаросса». По этому плану Германия до завершения войны с Англией должна была за короткий срок разгромить Советский Союз и выйти к Уралу. План этот был тщательно разработан, подписан и держался в рейхе в величайшей тайне. Согласно ему был издан срочный приказ о «подготовке к исполнению», по приказу этому подготовка должна была завершиться к пятнадцатому мая сорок первого года.

В январе сорок первого в Разведуправлении появился доклад одного из резидентов, где было сказано следующее: «Германия намерена путем молниеносной атаки захватить стратегическую инициативу и господство в воздухе».

В марте разведчик НКГБ, находящийся в Берлине, докладывал: «Командование немецкой армии готовит “клещи” — удар с двух направлений: из Южной Румынии и из Прибалтики. Эта операция спланирована для того, чтобы отрезать СССР от снабжения так же, как в свое время это было осуществлено во Франции».

Наши разведчики не дремали, работали напряженно, так что говорить о том, что руководство страны ничего не знало о предстоящем вторжении, верило улыбкам Гитлера и льстивым речам Геббельса, не надо — все эти сведения, очень тревожные, ложились на высокие столы. Надо было действовать.

Вместо этого… в общем, мы знаем, что в итоге получилось.

Список можно продолжать долго.

Шестнадцатого июня сорок первого года из Берлина, от нашего агента пришло сообщение, где черным по белому было написано, что «подготовка немецкой армии к войне полностью завершена. До войны оставалась всего неделя». Сталин, раздраженно кроша синий карандаш, написал на этом сообщении: «Товарищ Меркулов, можете отозвать своего разведчика из немецкого штаба ВВС. Это не разведчик, а дезинформатор».

Молотов, Маленков, Берия, подстраиваясь под шефа, боясь его гнева, в один голос твердили, что все сообщения разведчиков о скором нападении на Советский Союз — это обычная провокация, и в конце концов также начали делать все, чтобы «провокационные шифровки» реже попадали на стол к Сталину.

Берия на одном из докладов разведки — в самый канун войны — начертал следующее: «Последнее время разведчики, поддавшись на наглые провокации, сеют семена страха. Секретные агенты