Книга Днем с огнем - Карина Вран

Дрожь пробежала по беломраморной коже лица.

— Легкие — относительно легкие — прихорашиваются перед приходом родных. Прячут глаза от тяжелых, от тех, кто не в силах сменить заблеванную майку на чистую, потому что руки не поднимаются так высоко. На ночь затыкают уши: почти каждую ночь кто-то стонет, а то и кричит. Из тех, кому уже не помогают препараты. Из тех, кто вскоре не выйдет к обеду. А днем улыбаются, прячут боль. Бормочут извинения перед санитарками за испачканную уборную. Кто может, вытирает сам за собой, туалетной бумагой своими дрожащими пальцами свою же блевотину.

Левой рукой, не той, что придерживал Джо, она резко опрокинула зубоскалящий стакан. Ударила донцем о стол.

— Не к столу речи, да? Не после сытной трапезы. О, в обед ты или есть не можешь вообще, или готова съесть дохлую крысу. К вони не привыкать. К мерзкому вкусу во рту тоже. А колики в животе ты даже не почувствуешь за прочей болью. А потом и этот узкий мир: блокнот, стойка раздачи, стол — сужается до узкого оконца в палате. И стонешь по ночам — уже ты, как ни стараешься вытерпеть. Ты ничего не знаешь о муках, хорошенький, пухленький мальчик. Вот как узнаешь, как сподобишься испытать их на своей гладенькой шкурке, тогда и поговорим.

Я молчал. Мне нечего было сказать в ответ.

— Ах, я забыла! — грустно усмехнулась Лена. — О подобном вовсе не принято говорить. Мол: зачем это все, в этом нет никакого героизма. Никаких свершений. То ли дело ранение с поля боя. Нет, такие воспоминания нужно прятать во тьме, никогда не извлекая на люди, на свет. Это же стыдно, неуместно, это фи.

— Лен… — подал голос долго молчавший, как и я, Женька. — Его, Андрея, фамилия — Бельский.

Удивился на миг, но решил, что пусть будет. Он назвал мне обе фамилии Лены, а ей мою. Квиты.

Музыкантшу же как подменили. Она уставилась на мужа с заметным недоверием.

— Что… Ты же не хочешь сказать, что он… — Лена перевела взгляд на меня. — Дмитрий Федорович Бельский тебе… — снова движение пальцами по воздуху, словно в поиске струн.

— Отец, — хоть интерес к па со стороны вурдалачки понятен мне не был, родство я не стал скрывать, смысл? — Он умер.

— Знаю. Слышала. Прости… Наговорила лишнего, — заговорила она быстро, почти скороговоркой. — Такая потеря… Он был великий мастер слова. Мог одной фразой перевернуть чью-то жизнь. Я у него училась… До того, как… До всего. Не знала, по стезе журналистики пойти, жечь едким словом несправедливости мира, или путем музыки, трогать сердца людей. Лекции Дмитрия Федоровича — это было лучшее, сильнейшее, наибольшее, что дал мне ВУЗ. Еще раз: прости. Его уход — удар для всех нас, его студентов. Что уж говорить о тебе.

— Все нормально, — отвечая, я отвел взгляд.

Возможно, впервые с момента похорон я начал осознавать: па действительно умер. Не в поездке, не закопался по уши в работу. Умер. Нет его. И его бывшие ученики скорбят о нем глубже, чем родной сын. И, очень может быть, знали его лучше, чем я.

— Так. У вас наверняка есть мужские темы для разговоров. Не зря же столько алкоголя взяли, — Лена выскользнула из-за стола, движением текучим и мягким. — А я пробегусь по своим. Что-нибудь спою… Что-нибудь куплю. Убежала!

— Рекомендую купить зонт, — в спину девушке, подхватившей кейс с гитарой, запоздало посоветовал я. — Вечером будет гроза.

— Как я и говорил, сама непосредственность, — минут пять после побега прекрасной половины Джо мы с ним молча пили. — Редко кто, пройдя изменение, сохраняет эту черту. Не благодари, кстати.

— За что?

— Я только что тебе союзника подарил, — Женя усмехнулся. — Не самого сильного и без царя в голове, но союзника. Твоего предка она почти боготворила.

— Я — не он, — вернулось ощущение неловкости.

— Но сейчас она вспомнит, что чуть не выпила сына того, кем восхищалась, и начнет себя корить, — обозначил намек на улыбку Джо. — И тень восхищения, в смеси с чувством вины, упадет на тебя. Не за что.

Я салютнул ему стаканом. Он поддержал, подняв свой стакан. Оскал к оскалу.

— Спасибо. Хотя…

— Брось. Ты живешь слишком близко к нашей семье, чтобы долго с ней не пересекаться. Удивительно, как до сих пор никто из наших на тебя не вышел: в тебе же крови побольше, чем в среднем задохлике, — он хмыкнул. — Я умею в самоиронию. В общем, мне будет жаль, если тебя осушат. Мы сработались, спились, — взмах стаканом в мою сторону. — И твой огонь семья может посчитать угрозой. Тебе пригодятся союзники, АБ.

— М-да… С этой точки зрения — ты прав. Теперь при виде симпатичной бледнокожей девы буду бодро делать ноги. Зараза, у меня вообще последние недели ощущение, что вокруг — одна нечисть. И нежить. И нормальных людей почти нет.

Джо рассмеялся.

— От не бледных тоже делай: у них есть косметика. А вот с тем, что на тебя внушение не проходит — тебе конкретно повезло. И да, ощущение — это эффект новизны. В конце концов, тебе открылся дивный новый мир. Постепенно привыкнешь, перестанешь обращать внимание. Если тебя успокоит: в этом ресторанчике кроме нас с тобой сейчас только люди.

— Успокоил, так успокоил, — хмыкнул я в ответ. — Будем.

— Будем, — поддержал заливание вискаря в организм Джо. — В Питере — пить! Правда, чтобы ты знал, изначально эта фраза была не о рюмочных, пивоваренках и прочих питейных.

Он многозначительно показал мне клыки.

Мы еще с полчаса посидели, поболтали ни о чем и слегка — вдаваться в подробности Женя не рвался — о вурдалаках. Приговорили оба графина. Перешли на смысл жизни и не-жизни. О значимости. О том, чтобы оставить след. Не обязательно в людской памяти, мир Ночи, как правило, памятливее к свершениям.

Я снова понял, что — дурак. Мне дали реальный шанс сделать нечто полезное для города, внести посильный вклад, а я стал ломаться. С виду — с запозданием глянул на себя со стороны — набивая себе цену. И это с учетом совета от темени и настойчивой рекомендации Кошара.

"Протрезвею — соглашусь", — решил я.

Все же к сущности такого масштаба, как Чеслав, обращаться с пьяных глаз неверно.

Затрезвонил Женин мобильный, как раз на моих соображениях о трезвости. С позвонившей (обращался он к ней — Галочка) по голосу он был елейно мил. Это дико смотрелось с бесчувственным взглядом.

— АБ, я за десертом, — завершив беседу, усмехнулся Джо. — До дома доберешься сам?

— Куда же я денусь? — это уже в спину вурдалаку. — Счастливого пути.

Не приятного же аппетита ему желать.

Кое в чем, разумеется, я снова ошибся.

Я вышел на улицу, чтобы в ожидании вызванного такси глотнуть свежего воздуха, а вместо этого глотнул сигаретного дыма. Под козырьком стоял и усиленно втягивал никотин благопристойного вида дядька. Такой, знаете: гладко зачесанные редкие волосы, гладко выбритое лицо, ладно сидящий костюмчик (в плюс тридцать, напомню), галстук, рубашечка — последней белее только кожа Лены-Хелен. Блестящая обувь, кожаный портфель. Может, банковский работник, может, какой-нибудь искусствовед.