Книга Невеста княжича - Властелина Богатова

— Иду, княжич! Иду. Вот он я, тут, — забежал Твердош взъерошенный, будто успел весь Ветходольный лес обежать в поисках тряпья.

Растяпа! Адли в руках его рубаха белёная, чья не ясно. Избу эту нашли они случайно, но только вот беда, хозяев не оказалось. Слава богам, двери нараспашку.

— Положи, — велел Мирослав. — Водой давай лучше.

Всё же портить чужую рубаху даже княжичу совестно было.

Твердош бросил одёжу на полать и кинулся к ушату, подхватывая набухший кровью рушник.

— Беда же какая, — запричитал холоп, вымывая рушник. — Напасть, это всё леший, он попутал, точно он. Истинно говорю, ещё когда по чащобе шли, видел, как тень пронеслась меж крон, а потом в кустах сверкнули глазищи круглые, зелёным огнём прожгли, — холоп бросил рушник.

Тот плюхнулся в воду, разбрызгивая по полу красную воду, а Твердош сцепил пальцы кольцами да к лицу своему бледному поднёс, изображая глаза здоровые.

— А зубы с палец, клац! Возле да самого уха, чуть голову не откусил! Так и лёд по телу, а потом и ты, Мирослав Светославович, завопил, я дух-то чуть и не испустил.

И так он смешон был, холоп этот, что Мирослав хотел было захохотать, да не смог, сил не хватило, и только хмыкнул дураку неразумному:

— Хорошо, что не обделался.

— Леший это всё, княжич. Надо его задобрить.

— Уже задобрили, глянь, кровищи-то сколько человеческой по лесу разлито. Пировать ему всё лето круглое.

Твердош таращился во все глаза на обессиленного княжича, вовек не видел хозяина своего таким жалким. Длинные жилистые руки холопа безвольно повисли вдоль тела, а потом вдруг это тело рухнуло на колени, и завыл служка душераздирающе:

— Что же мне от князя, батюшки твоего, будет? Что есть, убьёт! Сгубил тебя, Мирослав Святославович, не сберёг я!

Однако чудён был холоп, Мирослав даже позабавился. Это что ж получается — служка этот мнил из себя охранника княжеского сына? Смешно, ничего не скажешь.

— Кожу сдерёт, бороду вырвет. Ты живи, княжич, главное, держись. Можа за помощью мне? Дюжа далеко же не ушли, поди рядом будем, я по реке-то, что рядом журчит, и выйду.

— Ага, выйдешь прямо к татям в зубы, как раз пополудничают тобой, не побрезгуют — это я тебе обещаю. Река эта, олух, ведёт прямо в сердце леса, — напомнил Мирослав.

— Если ты, княжич, помрёшь, то я прямо камень на шею и в воду…

Мирослав сделался серьёзным, прожигая холопа безродного гневным своим взглядом. Невыносимы княжичу малодушие и трусость, так что он зубами заскрипел, а на душу омерзение легло. Кнута рядом нет, а то бы он огрел холопа беспутного по хребту до крови. Но ныне у княжича сил не имелось не то, чтобы за кнут схватиться, даже чарочку поднять — и то не смог бы.

— Помолчи, — только и прошипел Мирослав сквозь зубы. — Голова заболела от тебя. Сопли пускаешь, как баба, как молокосос сопливый... замолчи или сам тебя утоплю, а прежде бороду выдеру.

Твердош так и захлопнул рот, задрожали губы.

— Прости, княжич, — холоп снова упал, стукнувшись лбом о пол.

— Недаром тебя Твердошом прозвали, лоб, как орех, твёрдый, так и пол им испортишь, — усмехнулся княжич.

— Прости тугодумца несчастного, брешу я почём зря, от страха не разумею ничего.

Мирослава заворотило, и ком дурноты подступил прямо к горлу.

«Вот мука-то! — взмолился только княжич, закатив глаза. — И так мочи нет, ещё этот дурак».

— И дёрнул меня леший взять тебя, — злость придала Мирославу немного сил, он попытался подняться.

Встать удалось, и он направился к выходу.

— Ты куда, княжич?

— Воздухом подышу, тошно мне от тебя, — проговорил он ослабшим голосом.

— Боги, не оставьте, смилуйтесь… — затараторил Твердош, но Мирослав его больше не слышал.

В глазах полетели чёрные мухи, а клеть полыла, адли княжичу всё же удалось устоять на ногах, благо успел он ухватиться за косяк дверной рукой здоровой. Вышел на порог, не забыв пригнуть голову, чтобы не садануться о притолоку. Нет, притолока не низкая и вполне себе высокая, но Мирослав привык, что балок в каждой простолюдинской избе ему приходилось остерегаться из-за своего высоко роста, коим он пошёл в отца, князя Святослава. В хоромах — иное дело. Дверные проёмы не только высоченны, но и широки. Избы тесные, аки[2] игрушечные, только для челядинцев, которые привыкли по делу и без дела гнуть спину да лбом пол бить, от того они и рождались малорослые.

Солнечный свет обжёг глаза. Княжич огляделся. Мохнатые сосны с вётлами в бахрому заслоняли старенький обветшалый сруб. Вряд ли в таком жили молодые, тесна больно, а печь топили по-чёрному. Мирослав понял это по одному лишь запаху, коим полнилась клетушка. Скорее всего, жильё скудное бабки какой али старицы, волхвицы или отшельницы. А то, что жила женщина в нём, Мирослав не сомневался, угадал он верно, приметив топор у плетня, нарубленные дрова — горка небольшая… да и рядом со ступой пучки льна и крапивы, никак ткать что собралась хозяйка? А одежда выстиранная и рубаха с воротом лодочкой да с широким рукавом, висевшие на задворках, только женщине и принадлежат. Княжич посмотрел под ноги. Вокруг полынь не скошенная поднялась в высоту пояса, тоже неспроста, злых духов отгоняет трава эта.

Мирослав подумал и не припомнил, чтобы в краях здешних, вокруг Кавии, селились волхвицы. Те всё в лес уходили да поглубже, в чащобы и буреломы непролазные. Подальше от людей, поближе к духам, дабы силы свои колдовские проявлять да костры возжигать, и не только светлых, но и тёмных богов прославлять, жертвы им приносить. Но не кровавые жертвы, коими пугали отроков малых, чтобы те в лес одни не бегали, а жертвы бескровные. Но то если добру и свету поклонялись жрецы, а те, кто кривде — уходили ещё дальше, селились в скалах и пещерах. А потому княжич решил, что всё же отшельница жила в избе ветхой.

Кем бы ни была хозяйка, княжич возжелал, чтобы поскорее явилась она. Посылать холопа за помощью безрассудно. Глупый, заблудится да и сгинет. А самому возвращаться — только на корм зверям лесным идти.

Княжич посмотрел на руку. Кровь текла, но теперь не так яро, как миг назад.

«Подожду, авось Дарён спохватится младшего-то, да в поиски кинется».

А может Мирослав и сам ещё оправится. Чего раньше времени панику наводить, ведь проклятие проклятием, но сухим из воды выходил.

«И в этот раз выйду».

На порог высунулся Твердош. При дневном свете видно стало, что у бедолаги от переживаний в лице ни кровинки нет, так можно и за нежить принять.

— Княжич, вернись назад, в тень-прохладу. Лежать тебе надобно, да и волки могут на запах крови сбежаться.

Мирослав обернулся, чтобы отправить холопа обратно в избу, но тут мохнатые ели покачнулись. Небо и земля неожиданно завалились набекрень, опрокидывая княжича навзничь.