Книга Пират - Валерий Большаков

Матрос воздвигся, потирая ушибленный бок. Он явно струхнул, но, как и прежде, ничегошеньки не понимал.

— А… г-где все? — промямлил он.

— Купаются, — буркнул Сухов. — Устроили командный заплыв. Пошли.

Креол выбрался на палубу.

— Т-так это ч-что, — сказал он, перетаптываясь, — вообще ник-кого нет, ч-что ли?

— Я есть. Ну и ты тоже. Как звать?

— Б-бастианом.

— А я — Олег. Можно Олегаром звать.

— Олег-гар?

— Вроде того. Ладно, Бастиан, приступим. Кливер ставить!

— Есть кливер с-ставить, — растерянно ответил креол и потопал к носу.

Вскоре косой кливер, растягиваясь между фок-мачтой и бушпритом, перестал полоскать, надулся, ловя ветер, дувший с юго-запада, и легонько потащил галиот.

На востоке давно уж прочертилась синяя полоска между морем и небом, обозначая берег Эспаньолы.

Берег Сен-Доменг, на который король Франции Людовик XIV уже наложил лапу, но чьи притязания испанская корона пока что не признавала.

Французы, впрочем, не слишком считались с мнением Марианны Австрийской, испанской королевы и регентши при Карле II, несчастном короле-инвалиде, жертве династического инцеста. Выходцы из Нормандии и Бретани селились по всему Сен-Доменгу, теснясь в Кап-Франсуа и в Пор-Марго, «сочиняя» себе хижины и разбивая плантации сахарного тростника.

Вскорости Европа, охочая до сладкого, стала щедро платить плантаторам, и те переезжали в новые особняки, раз от разу всё более роскошные.

Торговцы живым товаром успешно сбывали на Берегу Сен-Доменг чёрных невольников из африканских саванн, плантации ширились, а сахар обращался в злато-серебро.

Впрочем, Олегу была абсолютно безразлична тамошняя «сладкая» жизнь. Ему бы свою сохранить да хотя бы выспаться по-человечески.

— К берегу, Бастиан! К берегу!

Кое-как закрепив штурвал, Сухов помог креолу — всей своей «команде» — поставить фок.

Галиот живо прибавил ходу, и к вечеру Олег заприметил знакомые очертания острова Гонав.

За минувшие сорок лет этот клочок суши не утратил своей прелести, оставаясь всё таким же безлюдным.

— Отдать якорь!

— Есть отдать якорь! Моско… э-э… К-капитан! А как мы его п-поднимать будем? Вдвоём-то?

— Как-нибудь, Бастиан. С Божьей помощью… Так, я уже вахты три отстоял, корабль спас, подвиг совершил, хватит с меня. Теперь твоя очередь.

Не чуя ног, Сухов пробрался в капитанскую каюту, запер дверь и отворил окно, чтобы выветрился крепкий дух выпитого и пролитого рома.

Упал на топчан и отрубился.

Глава третья,

в которой Сухов заводит полезные знакомства

Французское королевство, Версаль.

Людовик XIV де Бурбон, он же Король-Солнце, он же Людовик Великий, с детства страдал комплексом неполноценности.

Мать его, Анна Австрийская, дорвавшаяся до власти после смерти короля, звавшего своего отпрыска Луи Богоданным, быстренько расставила повсюду своих людей.

Ришелье, с его непревзойдённым умом, свели в могилу многочисленные хвори, и в Пале-Рояле прописался новый первый министр — кардинал Мазарини.

Королева Анна быстро «спелась» с кардиналом. В общем-то своим высоким постом Мазарини был обязан именно Анне, регентше при малолетнем Людовике.

Великие мошенничества творились при наследнике трона, великие победы одерживались — над той же Фрондой хотя бы.

Но сам Луи Богоданный мог лишь наблюдать со стороны, как вершились дела в его государстве.

Когда молодому королю стукнуло двадцать три, Мазарини умер.

Настал звёздный час Людовика XIV — он властно объявил, что больше не станет назначать первых министров, поскольку намерен править сам, единолично, как самодержец. И точка.

На золотых луидорах его чеканный профиль украшался венком римского императора, но сам «Король-Солнце» не обладал особыми цезарскими талантами.

Не будучи выдающимся стратегом и государственным мужем, Людовик, тем не менее, оказался далеко не худшим монархом. Разгадка таилась в его умении разбираться в людях и правильно «расставлять фигуры» — назначать на высокие должности не просто преданных ему, а действительно способных людей.

Того же канцлера Летелье, суперинтенданта Кольбера, военного министра Лувуа и так далее.

Эти люди и создавали славу Франции, крепили её мощь и умножали богатство.

Но в центре, в самой серёдке, всегда и при любых обстоятельствах пребывал Людовик Великий. И его это вполне устраивало…

…Золочёную карету его величества уносила из Парижа шестёрка белых лошадей.

Людовик усмехнулся, поглядывая в окошко. Глуп тот правитель, который не доверяет никому и возлагает всё на себя, ибо не существует среди смертных человек, одинаково хорошо сведущий во всех делах.

Место короля — у руля, он кормчий, он — капитан. И как капитан он обязан окружить себя опытными офицерами, могущими вышколить команду настолько, что никакой шторм не собьёт с курса корабль под именем «Франция».

Недавняя «буря», поднявшаяся было на северных границах королевства, потихоньку стихала. Людовик сморщился: вероятно, он погорячился, объявив своими земли Испанских Нидерландов.

Нет, по закону всё выходило недурно: жена его, Мария Терезия, дочь Филиппа IV, почившего короля Испании, имела так называемое деволюционное право на Фландрию и Брабант. Вот только испанцы доказывали обратное.

В итоге разгорелась Деволюционная война…

Война! «Самое приятное, самое достойное из занятий, существующих для государя».

Поначалу всё было неплохо, тем более что главные противники — Англия с Голландией — как раз выясняли между собой отношения. Но они быстренько замирились, перетянув на свою сторону Швецию и состряпав Тройственный союз. И пошло, и поехало…

Маршалы Тюренн, д’Омон и де Креки вторглись в пределы южных Нидерландов, одерживая победу за победой, но к весне все как-то выдохлись, что ли.

Людовик негодующе фыркнул — война заканчивалась, мир был близок, но победа выскальзывала из его рук.

Да, кое-что оттяпать от Испанских Нидерландов удалось, но далеко не той величины, о коей мечталось. Неделю-две спустя он заключит с Испанией мирный договор, а чувствует себя крестьянином, которого обжулили на рынке!

— Тысяча чертей! — пробурчал король. — Мир вам? Посмотрим…

Тут карету основательно тряхнуло, и его величество прикусил язык.

— Мм… — промычал он, досадуя на дорожные невзгоды, но вскоре утешился — открывался вид на Версаль, деревушку среди полей и болот.