Книга Пират - Валерий Большаков

Олег не стал признаваться «морскому псу», что когда-то ходил в капитанах. Во-первых, было это сорок лет тому назад, а, во-вторых, он так и остался недоучкой. Его знали, как Капитана Эша, ценили за удачливость, оказывали респект, но кто управлялся с квадрантом, прокладывая курс? Кто ставил паруса, гоняя матросов?

Мулат Диего или Жирон Моллар…

Сощурившись, Олег осмотрелся и хмыкнул: всё как тогда.

Матросы носились по палубе, шатаясь и оскальзываясь.

Все паруса были убраны, кроме грот-марселя, надутого так, что канаты, удерживавшие парус за углы, звенели внатяг.

— Чего не убираете? — проорал Олег, завидя знакомого — рыжего и конопатого. — Мачту же сломит!

Тот осклабился.

— А, московит! — закричал он. — Как отдыхалось?

— Я спрашиваю, что с парусом?

— Заело! — тонким голосом провопил ещё один знакомец — кривоносый. — Резать надо!

— И чего ждать тогда?

— Тебя ждали, московит!

Рыжий торжественно вручил ему нож.

— Чтоб вы сдохли! — искренне пожелал Сухов и полез на мачту.

Удержаться на вантах было нелегко, мачта качалась с пугающим размахом — то тебя всего прижимает к выбленкам-перекладинам, то ты повисаешь на одних руках, а внизу шипит и ярится море.

Ухватившись за ванты одной левой, Олег полоснул ножом по натянутому парусу. Грот-марсель хлопнул с пушечным громом, разрываясь надвое.

Разделавшись со снастями, Сухов проводил в полёт рваный парус, уносимый ветром и похожий на растрёпанную птицу.

А буря всё набавляла и набавляла обороты, раскручивала и раскручивала непогоду.

Ветер уже не свистел — он ревел, устраивая толчею из волн, срывая с них пенные гребни и разнося над морем водяную пыль.

Бедный галиот взбирался с вала на вал, содрогаясь всем своим корабельным существом.

Влажная, грохочущая мгла затянула простор.

Метилось — ещё одно мгновение, и «Ундина» рассыплется, оборачиваясь ворохом щепок, ибо не по силам паруснику этакое буйство.

Но нет, галиот держался. Первыми сдались люди.

Олег, цепляясь за всё, что можно, добрался до своего закутка. Дверь запирать не пришлось, её давно сорвало и унесло.

Ну хоть расщепериться, закогтиться, чтоб не смыло…

Обнимая грот-мачту, что-то кричал Нормандец.

И тут же бешеный поток воды прокатился по палубе, покрывая капитана с головой, отрывая, кружа, увлекая в пучину…

Был — и нету.

Порыв ветра донёс до Сухова панический вопль:

— Тонем! Мы тонем!

По палубе проволокло опрокинутую шлюпку, двое матросов уцепились за неё, к ним бросились ещё трое.

Впятером они перевернули лодку, а в следующий момент волна «спустила» её за борт.

«Кажется, и вправду тонем…» — мелькнуло у Олега.

Вода гуляла по всей палубе вровень с бортами, уже не скатываясь — кружась вокруг мачт и захлёстывая невысокую надстройку, где хватались за штурвал сразу трое рулевых.

Но вот и их проняло — одного накрыло волной и унесло, а двое других ринулись следом, хватаясь за бочонки пущей плавучести ради.

— Спасайся кто может!

— Идиоты! — заорал Сухов, выбираясь на палубу.

Ветер отбросил его и припечатал к мачте.

С бранью Олег отстранился, хватаясь за леера, и поспешил к шканцам.[6]

И ежу было ясно, что стоит только галиоту развернуться бортом к волне, как его опрокинет, и тогда уж точно потопит.

Пару раз Сухова едва не смыло за борт, однажды даже протащило по палубе в клочьях пены, но он добрался-таки до штурвала. Ощерился мрачно, отплёвываясь от брызг и клочьев пены.

Ну что, недоучка? Берись, доказывай теперь, что не зря два года палубу топтал!

Что-то же всё равно должен был упомнить из мастер-классов Мулата Диего…

Олег закрутил штурвал, отворачивая «Ундину», уводя корабль с курса, ведшего к гибели.

Раньше галиот шёл Наветренным проливом на юг — посередине между Эспаньолой и Кубой, следуя на Ямайку, — а теперь его бушприт качался, выписывая восьмёрки, словно указкой тычась в сторону севера.

Стоять на мокрой палубе, цепляясь за штурвал, долгими часами выдерживая курс, — та ещё работёнка.

К тому времени, когда буря стала угасать, смещаясь к берегам Новой Гранады,[7] Олег вымотался совершенно.

Унеслись тучи, робко проглянуло солнце, тут же начиная жарить и печь.

Шатаясь, Сухов подошёл к ступенькам и рухнул на верхнюю.

Сил не было — кончились.

Ветер тоже стих. В шторм хорошо парусил сам корпус галиота, мачты даже, а теперь, без ветрил, «Ундина» медленно дрейфовала.

Выругавшись, Олег встал, со стоном разгибаясь.

Где эта чёртова матросня? Куда попряталась? Что ему, одному за всех отдуваться?

Первым делом Сухов спустился в каюты. Ни души.

На нижней палубе тоже никого не замечалось — только вода, набравшаяся в трюм, издавала жалобный плеск, словно упрашивая: «Выпустите меня отсюда!»

Прошлёпав в носовой кубрик, Олег обнаружил там единственного члена экипажа, не покинувшего корабль, — это был рыжий детина, похрапывавший в гамаке.

Его национальную принадлежность определить было трудно. Предположительно, креол — плод любви какого-нибудь заезжего испанца и туземки-индианки. Негритянская кровь тоже чувствовалась — этот широкий нос и толстые губы явно указывали на Африку.

— Подъём! — сказал Сухов, небрежно пиная спящего.

Тот проснулся сразу и долго моргал, серьёзно и сосредоточенно наблюдая за Олегом.

— А, м-московит… — затянул он и зевнул с хряском, оскаливая великолепные зубы. — Ч-чего надо?

— На вахту пора.

— К-кому?

— Тебе.

Креол погрозил Сухову пальцем и сказал назидательно:

— Вот п-придёт капитан, вот он и с-скажет, кому п-пора, а к-кому можно и поспа-ать…

Олег одним движением перевернул гамак, швыряя матроса на палубу.

— Я тут капитан. А ты — моя команда. Не нравится если, можешь сигать за борт. Перебьюсь.