Книга Застолье в застой - Виталий Коротич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо сказать, что злейший враг «банкиров и сахарозаводчиков» Ленин сам не очень любил выпить и другим не давал. В Швейцарии и Германии он привык к пиву, особенно баварскому, да еще к «фруктовому ликеру на малине», который умела готовить ему жена. Так что без всякого душевного содрогания в 1921 году он отправил в Совнарком записку, где настаивал: «Я решительно против всякой траты картофеля на спирт. Спирт можно и должно делать из торфа». Прожекты водочной реформы следовали один за другим (отзвучием этого расхваленная Остапом Бендером водка из табуретки); ученые на полном серьезе предлагали получать водку из фекалий. Пролетарский поэт Демьян Бедный немедленно отозвался:
Не надо улыбаться. Уже на моем веку верный ленинец Никита Хрущев однажды спросил у специалистов, сколько пшеницы и кукурузы уходит на производство водки, а услышав ответ, обнадежил: «Будем гнать из нефти!» Слава богу, обошлось…
Пока Ленин был жив, ленинцы, выпившие сверх нормы, старались не попадаться вождю на глаза. По настоянию Ильича в 1922 году было возбуждено более полумиллиона уголовных дел против самогонщиков, но ленинское здоровье слабело, он удалялся от государственных дел, и к тому же большевикам были очень нужны деньги, которые следовало откуда-то доставать. В общем, в том же 1922 году Совнарком разрешил выработку и продажу коньяка и виноградных вин, а в 1923 — наливок и настоек крепостью до 30 градусов. С первого января 1924 года страна стала пьянствовать абсолютно легально, невзирая на попытки «иудушки» Троцкого продлить действие сухого закона. Грандиозной пьянкой стали поминки по Ленину, и вскоре Сталин выступил со знаменитой речью: «Что лучше — кабала заграничного капитала или введение водки? Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если ради победы пролетариата и крестьянства нам предстоит чуточку выпачкаться в грязи, мы пойдем на это…» Выпачкались. С августа 1925 года в стране разрешили гнать все, что угодно, и из чего угодно; именем известного алкаша, председателя советского правительства Алексея Рыкова назвали новую тридцатиградусную водку — «рыковка».
То, что водку гнали не столько из пшеницы, сколько из свеклы и картофеля, обстановки не улучшило: еще Менделеев отмечал, что зерновая водка вызывает благодушие и расслабление, а картофельная — агрессивность и злобу. Но злобы в стране хватало и среди трезвых, так что выпивка добавляла очень немного. К 1936 году производство спирта по сравнению с 1919 годом увеличилось в 250 раз, выпить можно было где угодно.
У Михаила Зощенко есть фельетон о том, как в украинском городе Прилуки даже местное аптечное управление приобщилось к алкогольной торговле: в аптеках можно было получить не только спирт для дезинфекции, но и «пивка для рывка». Алкоголь был везде — им лечились, о нем рассказывали анекдоты, его давали в подарок. Помните спасительный рецепт из романа бывшего киевлянина Михаила Булгакова: «Единственное, что вернет вас к жизни, — это две стопки водки с острой горячей закуской». После строительства своей сочинской дачи И. Сталин, расчувствовавшись, собственноручно написал архитектору М. Мержанову рецепт самого целительного напитка: «Водка — 0,5 литра, красный перец — 1 стручок, чеснок — 2–3 дольки. Настаивать 2–3 дня»…
Водка, как средство улаживания отношений, как взятка, как аперитив, как сувенир, как лекарство и вообще как что угодно, заполнила множество жизненных щелей. Водка перестала быть просто алкогольным напитком и стала одной из важнейших составляющих советской жизни. Вопрос «Ты меня уважаешь?» утверждал пьяниц в их нетрезвом достоинстве, а фраза «Без пол-литры не разберешься» полноценно вошла в обиход. Так мы и жили.
Осмысливая ситуацию, Анастас Микоян, один из самых удалых демагогов и живучих чиновников, объяснял: «Некоторые думают и говорят о том, что у нас, мол, много водки пьют, а за границей, мол, мало пьют. Это в корне неверное представление… При царе народ нищенствовал, и тогда пили не от веселья, а от горя, от нищеты. Пили именно, чтобы напиться и забыть про свою проклятую жизнь. Достанет иногда человек денег на бутылку водки и пьет, денег при этом на еду не хватало, кушать было нечего, и человек напивался пьяным. Теперь веселее стало жить…»
«Жить стало лучше, жить стало веселее!» — как гласили миллионы плакатов.
Особенно весело было, как известно, во время войны. С 1 сентября 1941 года на фронте начали выдавать по сто граммов водки на человека в сутки. Эту порцию можно было менять на шоколад или сахар, но такой возможностью практически никто не пользовался: не пить значило лишиться авторитета. Пили очень много; тем более что иногда спирт, выделенный для роты, доставался неполному взводу, вышедшему из боя. Многие участники войны рассказывали мне запомнившиеся им истории о фронтовых пьянках, поминках и дружбе, скрепленной водкой из алюминиевой кружки, а Константин Симонов однажды поведал, как ему после бурного застолья пришлось лететь на самолете с нетрезвым пилотом и тот всю дорогу почему-то пикировал, а потом рассказал, что где-то спьяну потерял полетные карты и поэтому пикировал на дорожные указатели, чтобы хоть как-то сориентироваться… В конце войны наша армия наступала сквозь винодельческие районы Европы — Венгрию, Румынию, Болгарию, Австрию, Германию, что тоже способствовало утолению жажды. Многие спились за войну…
Я грустно иронизирую, помня, что темой моих заметок является только рассказ о выпивке в нашем отечестве, да и то конспективный. Выдавить из губки, пропитанной нашей непростой историей, одни только водочные капли очень непросто. За каждым моим словом — столько нерассказанного и столько боли, что не загасишь ее ни из каких бутылок. Но все это вы читали или еще прочтете в других книгах; я лишь дополняю известное…
Почти все иностранцы, бывавшие у нас в войну и сразу после войны, отмечали, что народ пьет очень много, но питье это чаще всего было осмысленным — заздравным или поминальным. Для многих водка была и осталась ритуальным напитком, способом оживить беседу, возвратить воспоминания или развеселить гостя. Знаменитый американский писатель Джон Стейнбек, будущий нобелевский лауреат, впервые посетил Украину в 1947 году и запомнил, как его угощали в едва оживающих селах, как и с кем приходилось чокаться. «…Нас пригласили к столу. Украинский борщ до того сытный, что им одним можно было наесться. Яичница с ветчиной, свежие помидоры и огурцы, нарезанный лук и горячие плоские ржаные лепешки с медом, фрукты, колбасы — все это поставили на стол сразу. Хозяин налил в стаканы водку с перцем — водку, которая настаивалась на перце горошком и переняла его аромат. Потом он позвал к столу жену и двух невесток — вдов его погибших сыновей. Каждой он протянул стакан с водкой…»
Ладно: довольно об этом. Давайте еще раз оглядим общую панораму и возвратимся к главной теме моего сочинения. Жизнь менялась трудно и медленно. Большевики, вдоволь нафантазировавшись в швейцарских, французских и немецких кафе, реализовали свои прожекты, вызвав к жизни плохо управляемую стихию. Победив, они до поры до времени сдерживали ураган восстаний демагогией и террором, но все сухие и полусухие законы приходилось отменять вскоре после введения, потому что этого удара победившие пролетарии не простили бы никому. Руководители страны, «плоть от плоти народа», демонстративно пили так же, как подчиненные им массы, и даже гордились этим.
