Книга Хроники безумной подстанции или доктор Данилов снова в "скорой" - Андрей Шляхов

Один раз дошло до удара кардиографом по голове (Аптекарь ударил Вадика). Надежный аппарат отечественного производства не пострадал. Страшно подумать, что могло бы случиться с японским…

— Не понимаю я этих… — удивлялся простодушный водитель Витя Кузьмин. — Что за любовь такая? Ни семьи не создать, ни детей не завести… А страстей как у Отеллы с Джульеткой!

— Когда ни семьи, ни детей, остается только любовь… — говорили нечуткому Вите подстанционные дамы, мечтательно закатывая глаза. Вадику они сочувствовали, как своей подружке, а старших фельдшеров с другой подстанции ненавидели, как подлых и коварных разлучников. Если вы люди, то отойдите в сторону и не мешайте чужому счастью, как-то так.

Но бывало и иначе. Так, например, на праздновании очередного юбилея московской станции «Скорой помощи» вся троица — Конан, Аптекарь и Вадик — премило общалась между собой в течение всего вечера. Боря на подобных мероприятиях держался отдельно от своих пассий — в директорском кругу. Круги разного уровня не пересекались друг с другом, подобно орбитам спутников Сатурна. Каждому — свой шесток.

По правде говоря, всем нам, сотрудникам Энской героической трижды краснокрестовой подстанции, на которой работал Вадик, от этой любови-моркови было одно только расстройство. Не в смысле сострадательных переживаний, а в смысле постоянного беспокойства, потому что к Вадику приезжали не только соперники-злыдни, но и душка-директор. Если на других подстанциях своего региона директор появлялся в среднем раз в месяц, не считая каких-то чрезвычайных случаев, то к нам он, в те периоды, когда Вадик был в фаворе, наведывался едва ли не в каждое Вадиково дежурство, то есть через двое суток на третьи (Вадик работал на полторы ставки). Ладно бы еще, если все заканчивалось бы вздохами-поцелуями. Так он же еще и начальственную сущность свою проявлял — лез кругом с проверками, чтобы оправдать очередное свое появление на нашей подстанции. А от проверки до выговора как от одного поцелуя до другого… Да и вообще, присутствие верховного начальства на подстанции раздражает неимоверно. Самим фактом своего присутствия. Потому что от начальства ничего хорошего ждать не приходится. Никогда не было так, чтобы директор региона взял у диспетчера карту вызова, только что сданную бригадой, прочел и сказал: «Ай, молодцы! Ах, как хорошо и как быстро полечили гражданку Иванову Иваниду Ивановну от гипертонического криза! И актив[7] в поликлинику передать не забыли! Надо им премию выдать в размере трех месячных окладов!» Теоретически такое допустить можно, поскольку теоретически практически все можно допустить, но на деле всегда бывает иначе: «Да разве можно так небрежно карты заполнять?! Почему проведенное лечение не соответствует поставленному диагнозу?! Ваша бригада вообще мыслить умеет?! И где отметка об активе, переданном в поликлинику?! За такую карту — выговор! Строгий! Немедленно!»

Все мы обрадовались (что уж греха таить), когда в один злосчастный для себя день Вадик решил сделать «ход конем» и написал заявление о переводе на ту подстанцию, которой руководил директор региона. Видимо, он рассудил, что чем ближе будет находиться к Боре, тем их любовь крепче.

— Одумайся! — уговаривала его диспетчер Люся, искренне расстраивавшаяся по поводу предстоящего перехода Вадика. — Оставайся у нас! Сожрут эти гады (в смысле — Конан и Аптекарь) тебя и не подавятся.

Вадик упрямо тряс своими умопомрачительными кудряшками, которые были предметом зависти всех женщин на подстанции (включая и заведующую Нину Павловну), и говорил:

— Не сожрут! Подавятся!

Вадика сожрали еще до перехода на головную подстанцию, в момент отработки двух положенных недель на нашей героической, трижды краснокрестовой. Оно и правильно, ведь умные стратеги уничтожают врага вдали от собственных позиций. На головной подстанции Вадик был бы всегда начеку, как Штирлиц, просчитывал бы каждый свой шаг, взвешивал бы каждое слово. На нашей же, «родной и любимой», он никакого подвоха не ожидал. А должен был ожидать с того самого момента, как написал заявление о переводе. Декларация намерений — сигнал к уничтожению, разве не так?

Будучи грамотным, умелым и амбициозным фельдшером, Вадик большей частью работал в фельдшерской бригаде. В одиночку или старшим из двух фельдшеров. В предпоследнее дежурство Вадика на нашей подстанции его машину при возвращении с вызова возле ворот остановил линейный контроль (не департаментовский, а свой, скоропомощной) и подверг такой дотошной проверке, которая вызвала у Вадика истерику. Судя по всему, его намеренно спровоцировали на грубость, которая была истолкована как неподчинение требованиям линейного контроля и в совокупности с выявленными нарушениями (свинья, как известно, всегда грязь найдет) потянула на увольнение по статье. Ни для кого на подстанции не было секретом (в былые времена, возможно, сейчас все иначе), что линейный контроль можно целенаправленно натравить на определенного человека. Все дело в цене вопроса и личных связях…

— Как же так?! — сокрушалась наутро заведующая подстанцией. — Вадик! Они в акте такого понаписали! Что делать?!

Ее стенания следовало понимать так: «Вадик, срочно проси Бориса Батьковича вмешаться и уладить дело миром, то есть без увольнения». Но Вадика, что называется, «замкнуло». По каким-то причинам он не захотел обращаться к своему любовнику и покровителю. Возможно, по каким-то своим каналам узнал, что Боря приложил руку к случившейся несправедливости или же просто не стал ей препятствовать. Или же ждал, что Боря сам вмешается и все уладит.

Боря ничего не уладил.

Вадик попытался уйти по собственному желанию, но его с треском выперли по статье. И сказали на прощанье: «Ближе сто первого километра ты хрен на работу устроишься». Если кто не в курсе, то «сто первый километр» — это неофициальный советский термин, обозначавший способ ограничения в правах, применявшийся к отдельным категориям граждан, которым запрещалось селиться в пределах 100-километровой зоны вокруг Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик и ряда крупных городов. Высылали на сто первый километр тунеядцев, проституток, не очень активных диссидентов… В переводе на современный язык упоминание сто первого километра означало, что Вадику не дадут устроиться на работу и спокойно работать не только в Москве, но и в Московской области. Чисто из вредности. Большей частью же при приеме на работу принято звонить на прежнее место и наводить справки. Вадику светили крайне паршивые рекомендации. А ведь у фельдшера не так уж и много вариантов трудоустройства. По сути дела, или «Скорая помощь» или какой-нибудь здравпункт. Или же опускайся на ступеньку ниже и иди работать медбратом.

Вадик плюнул на медицину и ушел работать массажистом в какие-то бани, благо соответствующие «корочки» и навыки у него имелись. Спустя полгода после увольнения он появился на подстанции, привез два торта, рассказал, что все у него хорошо, и исчез теперь уже навсегда.

Директор Боря примерно через год после увольнения Вадика внезапно уволился со «Скорой» и устроился на работу в одну крупную медицинскую страховую компанию, начальником отдела или кем-то в этом роде. Сам он ссылался на пошатнувшееся здоровье, которое не позволяло ему оставаться на столь нервной работе, как руководство региональным объединением, но злые языки поговаривали, что Боря уволился не столько по медицинским, сколько по юридическим показаниям — почувствовал, что его вскорости «возьмут за жабры» за многочисленные финансовые нарушения, и поспешил слинять. Видимо, злые языки были правы, поскольку вскоре после Бориного ухода региональное объединение замучили проверками, но отдуваться за все грехи пришлось уже новому директору региона.