Книга Битва при Пуатье - Жан Девиосс

Когда же Мухаммед был отдан Амине, она отправилась в Йасриб, безусловно, рассчитывая передать его своей родне. Она умерла, либо еще на пути туда, либо, возвращаясь назад, что указывало бы на неуспех ее предприятия. Тем не менее позволительно вместе с Блашером[34] поразмышлять о том, какой оказалась бы проповедь Мухаммеда, если бы он вырос в этом богатом оазисе, насквозь пропитанном иудаизмом. Но сирота остался в Мекке, где каждый думал только об увеличении своего богатства и не проявлял к нему никакого интереса. В отличие от кочевников, здесь традиции не возлагали на главу клана ответственности за обездоленных членов семьи,[35] и настойчивость, с которой Коран поручает сирот общественному попечению, говорит о том, что сам Мухаммед, должно быть, пострадал от такого положения дел.

Однако после смерти деда его забрал к себе один из дядьев, Абу Талиб, зажиточный купец, сын которого Али поклялся своему кузену в нерушимой любви и преданности. Некоторых в связи с его возвращением к богатству удивляет то, что впоследствии этот ребенок стал пастухом, обязанность, которая чаще всего поручается рабам или наемникам. Они вопрошают, не стремится ли здесь Предание удовлетворить семитскому предрассудку, по которому каждый пророк обязательно должен быть овечьим пастырем, каким был Моисей, а потом Давид и как учит Коран.[36] Однако разве не будет такое предположение правдоподобным, тем более что детство среди кочевников уже подготовило Пророка к подобному труду? Говоря об истории этого периода, куда сложнее принять двух белых ангелов, которые повергают Мухаммеда наземь, рассекают ему грудь и извлекают из его сердца черный сгусток скверны. По мнению Блашера, это прекрасный пример вымысла в Предании, порожденного буквальным прочтением коранической метафоры, вроде «раскрытия груди».[37] Годефруа-Демомбин категорически отвергает гипотезу, согласно которой в этом эпизоде можно видеть легендарную трактовку первого эпилептического припадка у Мухаммеда.

Действительно, не может быть и речи о том, чтобы назвать Мухаммеда истериком, сведя тем самым его призвание и деятельность до уровня патологического явления, которое в наше время стало бы медицинским случаем. Знакомясь с Кораном даже в неполных и неизбежно несовершенных переводах, читатель, каковы бы ни были его религиозные или философские взгляды, не может не восхищаться красотой этого текста и величием породившего его вдохновения, которое легко выдерживает сравнение с другими священными книгами, в частности с Библией. Кроме того, изучая то, как Мухаммед сумел завоевать сердца своих современников и управлял общиной верующих, удивляешься его политическому чутью, трезвости и успешности его действий вопреки всем преградам, которые вставали на его пути. Человеку, страдающему нервным или психическим расстройством, было бы недоступно это редкое даже у совершенно здоровых людей сочетание религиозного призвания с глубоким реализмом. Но от этого симптомы, сопровождавшие видения Мухаммеда и очень хорошо описанные Уоттом,[38] не становятся менее достоверными, и их нельзя недооценивать – слуховые галлюцинации, ощущение боли и сильная испарина, и это только самые скромные проявления. Можно ли допустить, что подобные признаки возникли у него только после сорокового года жизни, к которому относится начало проповеди? Если не углубляться в прошлое вплоть до возраста четырех лет, память о котором хранит. Предание, правдоподобным выглядит предположение, что будущий пророк еще в детстве познал эти страдания, которые произвели сильное впечатление на его окружение, тем более что арабский менталитет того времени был в высшей степени склонен приписывать их одержимости демонами. Если же его религиозный опыт не был следствием психической патологии, то его необходимо рассматривать, как это делал Блашер, в перспективе работ Делакруа, и в этой связи плодотворнее всего было бы сравнение со св. Терезой и другими мистиками, которое показало бы различные этапы, всегда одни и те же, на пути каждого из них и в результате позволило бы подвергнуть Коран и Предание критике, основанной на открытиях современной психологии.

К несчастью, об образовании и формировании молодого Мухаммеда нам известно очень мало Возможно, он сопровождал караваны, отряжаемые его дядей в Сирию. В его беседе с отшельником Бахирой слишком много чудес и неправдоподобности, чтобы ее можно было взять на вооружение, однако следует допустить, что Мухаммед приобрел сравнительно точные сведения об иудаизме и христианстве, свидетельством чего является Коран, в большей степени благодаря своим прошлым и будущим путешествиям, а не общению с неимущими христианами Мекки, которых его клан, должно быть, сторонился. Можно вместе с Годефруа-Демомбином[39] удивиться тому, как мог этот курайшит, если ему доводилось присутствовать на христианских церемониях, не сохранить о них никаких воспоминаний, тогда как некоторые языческие поэты его времени вроде Аль-А'ши описывают священника, преклоняющего колени перед чашей вина. Однако важно не забывать, что Мухаммед был воспитан в вере своих родителей, а Предание определенно грешит, с ужасом отвергая саму мысль о его возможном участии в языческих церемониях. После смерти Абд-аль-Мутталиба наследником сикайи, то есть почетного права кормить и поить паломников к языческому святилищу Мекки, стал дядя Пророка Аль-Аббас, и если языческий поэт и мог побывать на литургии, то куда труднее вообразить, чтобы то же самое позволил себе племянник человека, облеченного жреческой функцией, явно несовместимой с христианством. Намного легче представить себе его интерес к тем замкнутым или гонимым религиозным общинам, которых в то время было немало на караванных путях. Во всяком случае, возможность того, что Мухаммед мог читать еврейские или христианские тексты, по-видимому, исключена, так как совершенно непонятно, как бы он смог получить к ним доступ, да и неизвестно, умел ли он читать. Предание отрицает это с заведомой целью придать его посланию, «продиктованному» самим Аллахом (таков смысл слова «коран»), характер сверхъестественности, которого оно бы не имело, родившись под влиянием иудейских или христианских текстов; однако выказываемое Кораном сходство с ними иногда озадачивает. Сам Мухаммед отрицает, что у него были наставники, способные подсказать ему те или иные стихи; они слетали с губ Пророка спонтанно на глазах у верующих, которые запечатлевали их в памяти для дальнейшей декламации, а письменная традиция, воплотившаяся в рукописном тексте Корана, в основном относится ко времени после смерти Пророка. Здесь, как кажется, Коран подтверждает Предание.

Действительно, в трех стихах мы встречаем относящееся к Пророку выражение эломимиййу, означающее «неграмотный». Например, в стихе 158 суры Арафа читаем: «Потому, веруйте в Бога и Его посланника, неученого пророка…»[40]