Книга Забытые - Диан Дюкре

Перед воротами останавливается такси. Из него выходят две женщины с пакетом в руках. Они называют имя и хотят узнать, по-прежнему ли их подруга находится на территории велодрома. «Понятия не имеем», – отвечают ей. Женщины вступают в переговоры с охранниками. Вход воспрещен. Никто не проникнет на стадион. Отныне «нежелательные» находятся под контролем военных, навещать их нельзя. Посетительницы все же хотят всучить охранникам пакет и спрашивают, передадут ли его их подруге. «Если человек покинул эту территорию, пакет будет отдан интернированным». Шествие у ворот продолжается. Солдат без устали повторяет одно и то же: «Никто не выходит, никто не заходит». Женщины настаивают. Невозмутимый караульный по два, по три раза повторяет им одно и то же: «Мы не можем гарантировать, что ваша передача попадет в руки той, кому она предназначена. Мы не можем сказать, есть ли здесь человек, которого вы ищете. Приходите завтра: будет вывешен список отъезжающих».

4

И был вечер, за ним наступило утро.

На второй день женщины смотрят друг на друга уже по-другому, более ясными глазами. Рассвет не развеивает ощущения, будто ты оказался в сумеречном мире, среди призрачных фигур. Резкий белый свет освещает прически и черты лица, которые еще вчера имели какой-то вид. Из темноты возникают женщины, неподвижные, словно Пьета без сына. Военные раздают горячий кофе, ситный хлеб и немного печеночного паштета в консервной банке, а еще – густой дымящийся суп.

В просторном помещении нет ни одного окна для проветривания. Ева всю ночь сдерживалась, но теперь направляется к туалетам. На стадионе всего двенадцать туалетных кабинок. Часть из них закрыли – в них есть окна, через которые можно убежать. Часть с раннего утра засорена и непригодна к использованию. Работают всего две кабинки, но, чтобы туда попасть, нужно выстоять очередь, которая растягивается на несколько десятков метров. Женщины сдерживаются сколько могут и в конце концов справляют нужду где попало: потоки личного унижения среди всеобщего омерзения. Есть еще двадцать писсуаров. Ева, стоящая перед приспособлением, предназначенным для мужчин, предпочитает сдерживаться с помощью всевозможных поз: это лучше, чем присесть и помочиться прямо на землю, как животное. Все это не может быть правдой… Закрыв глаза, чтобы забыть то, что она видит, она пытается преобразовать навязчивый шум в симфонию, а нестройные голоса – в хор. Ева чувствует, как кто-то кладет руку ей на плечо.

– Я нашла душевые кабинки. Но караульные не сводят с нас глаз. Нужно идти туда вдвоем, чтобы прикрывать друг друга, – предлагает ей Лиза.

Она прошла вдоль дорожки и изучила каждую женщину. Лиза читала в их глазах ярость, страх, ненависть или отчаяние, но искала чего-то большего. За свои тридцать лет она никогда еще не жила одна; впервые она спит вдалеке от Фриды. Ей нужна подруга, во взгляде которой можно найти то, что есть в материнских глазах, – живую силу, состоящую из надежды и внимания. Лиза не любит говорить, она предпочитает общаться с помощью взглядов, но материнского взгляда тут не встретишь. И тут она замечает Еву. Короткие светлые волосы, обрамляющие круглое лицо, делают ее старше, в то время как сама Лиза считает себя еще ребенком. Блондинка стоит, повернувшись лицом к писсуарам, в то время как другие присаживаются где-нибудь в углу: это значит, что она не сдалась. Лиза протягивает Еве руку.

После исчезновения Луи Ева впервые ощущает человеческое тепло на своем теле. Она смотрит на пальцы Лизы, приподнимает их, пристально изучает. Пухлые подушечки с легкостью ложатся на Еву, сами пальцы тонкие и изящные, как ветви благородного дерева, мягкие и длинные, суставы упругие и тугие, как морской узел; сжимая пальцы сильнее, Ева чувствует, что они дрожат. Лиза не ожидала, что ее рука может стать объектом столь пристального внимания; смущение сковывает ее мышцы; она начинает опасаться, что перед ней какая-нибудь гадалка, и хочет высвободить руку.

– У вас пальцы пианистки, – увлеченно говорит Ева.

Благодаря этим удивительным рукам ей уже не так одиноко.

– Я не умею играть ни на одном музыкальном инструменте… Думаю, что я просто слишком худая, – отвечает Лиза с улыбкой.

– С такими длинными пальцами вы могли бы исполнять произведения Листа, я уверена.

– В таком случае мой нос должен быть настоящим виртуозом!

Учитывая положение, в котором они очутились, эта шутка могла бы показаться мрачноватой, но женщины от души смеются, заражая друг друга этим внезапным приступом веселья и как будто пытаясь смыть с себя эти часы, полные страха и сомнения. Ева поднимает глаза на свою новую знакомую. Ей кажется, что она может увидеть, как кровь течет по венам Лизы, настолько прозрачная у нее кожа. Ни в этих голубых глазах под темной шевелюрой, контрастирующей с ее светлыми волосами, ни в этих губах, таких красных, что, кажется, под ними находится сердце, нет ни капельки злости.

– «Мыло для тела – то же, что смех для души», – так говорят у нас, и я думаю, что нам жизненно необходимо привести себя в порядок, пока другие не обнаружили душевые кабины. Ты пойдешь со мной? – настаивает Лиза.

– Я не знаю такого выражения, – виновато отвечает Ева.

– Это еврейская пословица, ее часто повторяла мама, когда купала меня в детстве.

– Я не говорю на иврите.

Арийка… Тысячи лиц вокруг, а ее привлекла именно арийка! Лиза отпрянула. Ева удержала ее руку.

– Очень хорошая пословица, мне нравится, – мягко говорит она, словно для того, чтобы показать: она не из тех, кого стоит бояться.

Держа руку Евы в своей, Лиза отводит ее в другой конец здания, чтобы поделиться своим открытием.

– Это похоже на кабинки на шикарных французских пляжах, в которых женщины надевают купальники! – усмехается Ева при виде маленьких кабинок из белого дерева, накрытых остроконечными крышами.

– Да, вот мы и на море. Мы в колонии, скажем спасибо французскому государству!

Каждая старается скрыть тревогу за шутками, скрепляющими их дружбу. Нужно раздеться. У Евы дух свободный, но она стесняется обнажаться. Она не стыдится своей наготы, но взгляд человека, который будет на нее смотреть, должен быть дружеским, доброжелательным. Лиза же никогда не раздевалась среди бела дня. В самом факте интимного доверия она видит таинственную сопричастность душ, дар, благословенный небесами, которым не стоит пренебрегать.

– Нам нужно придумать пароль, – размышляет вслух Ева. – После того как одна из нас его произнесет, другая сможет повернуться и подать вещи.

Лиза одобрительно кивает.

– Выбери слово, которое тебе нравится, и оно станет нашим паролем, – говорит она, потому что самой ей в голову ничего не приходит: ни одно слово не кажется ей достаточно торжественным и не привлекающим внимание, чтобы исполнить важную роль, которую они на него возложат.

– Ананас, – отвечает Ева и, поймав удивленный взгляд Лизы, понимает, что необходимо объяснить свой выбор. – Этот десерт мы ели с Луи, когда последний раз ужинали в «Куполе», – кусочки ананаса в сиропе. Тогда казалось, что в этом нет ничего особенного, но сейчас я думаю, что это вкусней всего на свете.