Книга Забытые - Диан Дюкре

Странный шум вырывает Еву из задумчивости. Круглый кусок сыра быстро катится по дорожке, за ним бежит пышногрудая дама, следом за ней – молодая брюнетка; за ними обеими гонится полицейский, дуя в свисток. Первой из женщин пришла в голову прекрасная идея взять с собой немного реблошона. Открыв чемодан, она достала сыр, чтобы, скорее всего, вдохнуть аромат родной Савойи, но головка, почувствовав свободу, выскользнула у нее из рук и покатилась по дорожке. Хозяйка сразу же бросилась за ней, перебирая босыми ногами и придерживая на бегу свой роскошный бюст. Лиза при виде того, с каким трудом та передвигается, помчалась наперерез в погоне за реблошоном. Реблошон, должно быть, был выдержан по всем правилам, потому что уворачивается от всех тех, кто за ним гонится. Полицейский, чьей обязанностью было следить за порядком, вскоре настиг женщин, но, поскольку у него были проблемы с речью и к тому же он запыхался от бега, он начал заикаться. Лиза всматривается в его непослушный рот, приказывающий ей ннн… ннеее… немедленно ссс… сссее… сссесть. Остальные полицейские собирают женщин в группы по шесть человек в ложу, чтобы приступить к подсчету.

Внезапно внимание Лизы привлекают яркие вспышки в западной части велодрома. Пользуясь шумихой, которую подняли полицейские, она направляется в ту сторону. Сквозь ворота, предназначенные для выхода артистов, журналисты просовывают фотоаппараты. Одному из них удалось протиснуть голову между двух заграждений с массивными цепями; он знаками просит Лизу посторониться. Журналистов интересуют не все заключенные. Они ждут появления иконы стиля, популярной немецкой актрисы Диты Парло, которая стала известна в Германии после того, как исполнила главную роль в звуковом кино. Она была первой актрисой, заговорившей с экрана. До нее в кино не было слышно ничьего голоса. Это произошло в 1929 году, до изгнания всех этих женщин, каждая из которых мечтала походить на нее. Через несколько лет кинозвезда сбежала от нацизма. Мудрая ирония жизни, превращающей нас то во властелинов, то в рабов: та, которая так взволновала французов историей о запретной любви к врагу в «Великой иллюзии»[26] Ренуара[27], стала теперь их жертвой. Дита объясняет комиссару: «Меня взяли на главную роль в следующий фильм Орсона Уэллса!»[28] Увы, обещаний голливудской знаменитости недостаточно для того, чтобы ее спасти. Фарфоровый ангел с мрачным взглядом появляется под стеклянным куполом. Бряцание украшений, которые Дита кладет на стол для проверки, заглушает общий гул. Комиссар роется в ее сумке и конфискует пилочку для ногтей. «Варвары! Развратники! Забрать у женщины пилочку – это бесчеловечно, я буду жаловаться! Без пилочки ногти превращаются в когти, а женщины – в львиц! Если господин Гитлер хочет привести в порядок свои ногти, я подарю ему целый набор пилочек, но верните мне мою!» Внезапно наступает тишина. Дита делает несколько шагов вперед, стук ее каблуков рикошетом отдается в этом море всеобщего гула и сигаретного дыма. Fräulein Парло высоко держит голову; она не одна из них, она играет роль, роль заключенной, осталось только привыкнуть к декорациям и не обращать внимания на массовку.

Снова поднимается шум. Дите Парло уже за тридцать, но она оказалась среди тех, кто вдвое моложе ее. Она не замужем, у нее нет детей. Как и у всех собравшихся здесь женщин. И то, что юным девушкам кажется незначительным, у женщин постарше вызывает ощущение пустоты.

Журналистов прогнали, Дита устроилась в первом ряду. Никто не хочет к ней подходить, ее подозревают в том, что она работает на немецкую контрразведку. «Хорошие девочки попадают на небеса, а остальные – сюда. Каждая из нас в чем-то виновата», – кажется, говорят ее глаза всем тем, кто смотрит на нее с осуждением. Завороженно глядя на нее, Лиза беспомощно ложится на свой тюфяк; ей очень хочется испариться, исчезнуть. Майский вечер мягкими красками опускается на стеклянный купол, озаряя узниц Зимнего велодрома розовато-оранжевым светом. Внезапно зажигаются тысячи лампочек, придавая зданию сходство с танцевальным залом.

– Если над велодромом разорвется бомба, стеклянный свод разобьется и его осколки вопьются в спящие тела. Не позволите ли вы мне в таком случае пролезть через ограждение вашей ложи вместе с моей группой, чтобы сбежать? Вы лежите как раз на пути к выходу.

Ева, сидящая на тюфяке, молча рассматривает женщину с темными волосами, зачесанными назад; ее шея скована высоким застегнутым воротником. Эта хищница, вся в черном, окружена компанией молодых женщин в очках. Ева предпочла бы, чтобы ее мысли не прерывали подобными вопросами. Гитлер, бросающий бомбы на Париж… Она никогда об этом не думала. Теперь она представляет себе тела, искалеченные стеклянными осколками, которые усеяли землю, словно ноты реквиема, разбросанные по пропитанной кровью партитуре. Ева кивает. Пифия удосуживается назвать свое имя: Ханна Арендт[29], затем удаляется в окружении свиты – своих беспардонных почитательниц. Глядя Ханне в спину, Ева невольно испытывает сочувствие. Без сомнения, ей тоже за тридцать и у нее нет детей, иначе она не находилась бы здесь.

Помещение велодрома не проветривается. Вокруг жужжат, свистят, трезвонят сирены… Полиция, «скорая помощь», воздушная тревога. Звуки постоянно чередуются, и на стадионе нет помещения, где от них можно было бы укрыться. Сирены пронзительно воют, и уже не знаешь, что они означают: начало или конец тревоги. Когда они наконец смолкают, начинает гудеть бомбардировщик; этот звук более глухой, низкий, кажется, что от него дрожит весь стадион. Тень от самолета проносится над велодорожкой, и, когда поднимаешь голову, видно, как он пролетает над стеклянным сводом, словно хищная птица над беззащитным гнездом. Внезапно слышится взрыв. Невозможно понять, что это: весенний гром или бомба. Женщины ждут, едва осмеливаясь дышать. Чего? Чтобы здравый смысл восторжествовал, чтобы нашли настоящих нацистов и отпустили остальных, ведь Франция – не та страна, где женщин сажают в тюрьму. Но военные не шевелятся. Они тоже ждут, не говоря ни слова, бледные и напряженные.

Медленно опускается ночь. Вскоре уже нельзя различить лиц. Тела вытягиваются на тюфяках; по небу плывут облака. Помещение превращается в камеру пыток. От стеклянного купола исходит страх. Слышны выстрелы. Под необыкновенно яркими звездами раздаются истерические крики и жалобы. Каждая из женщин спрашивает себя, в чем ее вина. Для тех, кого собрали на Зимнем велодроме, чувство вины наделяет эту ночь особым смыслом.

Ворота теперь заперты. Наряд солдат несет караул. У входа на стадион плачут те, кого не впустили. Они пытаются увидеть в последний раз лица тех, кого они провожали, кого любят. На них смотрят отрешенным взглядом, безмолвно выражающим непонимание. Заглянув в ворота, приоткрытые для проезда военного грузовика, они замечают соседку или родственницу. Они смеются, подают знаки. Но правила строгие, арестованные не должны общаться с внешним миром.