Книга Горчаков. Время и служение - Виктор Лопатников

Трудно уяснить причины феноменальной пригодности когорты лицеистов первого призыва к государственной службе. Одно очевидно: здесь работали блестящие педагоги, движимые стремлением к единой цели. Каждый в отдельности и все вместе — учителя, наставники, ученики, — не отдавая себе отчета, создали неповторимую атмосферу, воспетую Пушкиным. Во многом секрет успеха объяснялся удачно разработанной лицейской системой, воспитывавшей характеры, готовившей лицеистов к деятельной жизни. В ней находилось место всему: свободе и раскованности, обязаловке и самодисциплине, соревновательности всех со всеми и индивидуальным творческим порывам и исканиям. Все годы учебы слушатели лицея, весьма редко имевшие свидания с родителями и родственниками, жили буквально в спартанских условиях. Зимой в плохо протапливаемых помещениях температура не поднималась выше 13–14 градусов. Летом одолевали духота и комары. Зато преимущество лицея перед другими закрытыми учебными заведениями состояло в том, что здесь не секли и здесь не было муштры.

Здание лицея аркой соединялось с царской резиденцией — Екатерининским дворцом. Весной и летом лицеисты обитали вблизи сановных и именитых людей, которые селились рядом с императорским дворцом в резиденциях и на дачах. Тем самым создавалось ощущение сопричастности, иллюзорной близости к высшему свету, которая должна была стать реальностью по прошествии нескольких лет.

В своих воспоминаниях Иван Пущин оценивает создание лицея как событие национального масштаба. Новое учебное заведение «самым своим названием поражало публику в России замечание мое до того справедливо, что потом даже, в 1817 году, когда после выпуска мы, шестеро, назначенные в гвардию, были в лицейских мундирах на параде гвардейского корпуса, подъезжает к нам гр. Милорадович, тогдашний корпусной командир, с вопросом: что мы за люди и какой это мундир? Услышав наш ответ, он несколько задумался и потом очень важно сказал окружавшим его: «Да, это не то, что университет, не то, что кадетский корпус, не гимназия, не семинария — это… Лицей!» Поклонился, повернул лошадь и ускакал»[15].

Громкий успех первого набора лицеистов несколько затмевает достижения Лицея в последующие годы. Между тем и далее из его стен выходили незаурядные личности, оставившие заметный след в российской истории. Лицей с завидным постоянством выпускал из своих стен хорошо подготовленных к государственной службе юношей, наделенных знаниями и талантом. Среди них, помимо Горчакова и его сокурсника М. А. Корфа, ставшего членом Госсовета, возглавившего II Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, высот государственной карьеры достигли: Д. Н. Замятнин, А. В. Головнин, М. X. Рейтерн, деятели эпохи великих реформ, входившие в правительство при Александре II.

При всем том, однако, в свете время от времени делались безосновательные попытки представлять лицеистов недоучками, не получившими фундаментального образования, какое дают университеты. Так, великосветские круги, оттесненные от кормила власти, из-за этого предубеждения к лицеистам пытались представить Горчакова «баловнем судьбы и промысла обстоятельств». Его способности всячески принижались кланом Нессельроде даже и тогда, когда он уже стал министром. Его вьщвижение объясняли не тем, что он был лучше, а просто отсутствием конкурентов: одни, мол, оказались слишком стары, другие же впали в немилость из-за своего иностранного происхождения.

Жизнь и служение Горчакова опровергают эти суждения. Он занимался в лицее до исступления, — видимо, именно на него намекал Пущин, говоря, что некоторые якобы готовы в занятиях «довести себя до чахотки». Но лицеиста Горчакова хватало и на светские шалости, он умел веселиться и вполне мог быть душой компании.

До нас дошли лицейские письма Горчакова, которые как нельзя лучше открывают характер совсем еще юного человека, позволяют составить представление о задатках его незаурядной личности. Слог, каким они написаны, выдает способности, присущие в ту пору мало кому из его сверстников. Он пишет свободно и раскованно и в то же время проявляет большую деликатность, когда речь идет о просьбах к близким. Мы видим юношу глубоко чувствующего, приветливого и благодарного. В его письмах нет места жалобам и нытью, плаксивым капризам или хвастовству. Живо и легко излагая по преимуществу обыденные хлопоты и заботы, он проявляет такие свойства души, которые не могли не тронуть покровительствовавших ему родственников. Если он в чем и нуждается, то только в самом насущном, если о чем-то просит, так только о самом важном и при этом не настаивает, а если и напоминает о своей просьбе, делает это весьма деликатно. Со страниц писем перед нами предстает крепкий духом, целеустремленный, жизнерадостный юноша, всецело увлеченный и поглощенный учебой. В Лицее ему нравятся все и всё. Ни о ком и ни о чем он не пишет с укоризной и сожалением. Здесь мы находим подтверждение его расположения к Пушкину, восхищение пушкинским дарованием. Некоторые из стихов товарища юный Горчаков, переписывая, отправляет дяде. Характерно, что Пушкин — единственный из лицеистов, о ком Горчаков говорит в дошедших до нас письмах той поры довольно подробно. Письма нельзя читать без волнения: не только потому, что так в России уже давно никто никому не пишет, но и потому, что в этих строках оживает человек, судьба которого отстоит от нас на два столетия.

А. М. Горчаков — Е. Н. Пещуровой

«Сколь я вам обязан признательностью, дорогая тетенька, за точность и доброту, с которой вы наполняете мою маленькую сокровищницу (так я называю маленькое собрание писем, полученных мною от тех, кто мне дорог). Если я не ответил вам немедленно на ваше первое письмо, то только вследствие того, что вы благоволили предупредить меня вторым письмом. Нет, дорогая тетенька, вы имели бы право обидеться, если бы я пытался прикрыть правду в письме к вам, но вот как было дело: не имея вчера времени взяться за перо (нам был задан большой урок по праву) и зная, что сегодня почта уйдет рано, я решил встать ранним утром. И вот я за своим столом, церковный колокол пробил 5 часов, а вчера вечером я лег очень поздно. Полуоткрытые глаза, голова, еще наполненная сном, мысли, плохо связанные, — вот, дорогая тетенька, отпечаток чего вы найдете в моем письме. Но благоволите одобрить мое усердие, ибо я ни за что на свете не хотел пропустить эту почту. — Со всем тем, дорогая тетенька, я не могу не поблагодарить вас за доброту, с которой вы исправляете ошибки, которыми кишит мой стиль. Невзирая на вашу крайнюю снисходительность, не могу не сознавать, что вы нашли их в гораздо большем количестве, чем хотите мне сразу сообщить, чтобы не удручать вашего весьма преданного, тем более уязвленного своей неопытностью, что он имеет перед глазами столь совершенный образец. Вместе с тем вы доставили мне чувствительное удовольствие куплетами. У меня также имеется маленький сборник разных пьес, для которого это ценный дар. На этот раз отвечаю вам дурной пьесой, списанной наспех. Это одно из стихотворений, известных под названием: стихи на взятие Парижа. Да не испугает вас этот заголовок, так как вы в них не найдете никаких: Ура! Слава! Геенна! Миротворец и т. д., и т. д. Это стихи, которые, хоть и являются подогретым супом, до сих пор сохранили некоторое достоинство, они кажутся написанными в порыве радости: кажется, что поэт, восхищенный славой своей страны, набросал на бумагу эти куплеты, первые мысли, пришедшие ему в голову. Будьте добры сообщить мне в дальнейшем некоторые пьесы из вашего сборника, и будьте уверены, моя добрая тетенька, что я всегда что-нибудь найду, чтобы послать вам в ответ. Но вот, я и прерван на полпути, так как я расположился писать вам… Будьте добры сообщить мне, доходят ли мои письма по этому адресу?»[16]