Книга Однажды в Бишкеке - Аркан Карив

…Это, радощч мо́е, улица Казанова, дай-ка лапку… у пани очень мягкая ладонь… нет, нет, старик Джакомо, трахавший все что движется, как, кстати «трахаться» по-польски?.. да, ладно тебе, мы же типа филологи!.. как?.. пердолич?.. тоже красиво… нет, великий узник тюрьмы Пьомбо тут ни при чем… ты читала его книгу «Моя жизнь»?.. зря, рекомендую! тем более что в предисловии упомянут мой друг Носик[17], он, видишь ли, определил все венерические болезни, которыми страдал Казанова, но эта улица не в честь него, просто каза нова значит «новый дом» по-итальянски… Носик?.. жил здесь, а теперь в Москве, мир, к счастью, стал широким — живи где хочешь, а мы ведь за это дело, можно сказать, кровь проливали… нет, нет, это я фигурально, но молодость, в общем-то, положили… помнишь: не ма вольнощчи без солидарнощчи!..[18] ах да, конечно, ты была тогда совсем еще крошкой. Хочешь посмеяться? — я польский начал учить в восьмидесятом из-за Солидарности, думал: доберусь до Варшавы, а оттуда — в Израиль… ага, всегда хотел… осторожно! обрати внимание на этот колышек, к нему раньше привязывали ослика возле странноприимного дома, а теперь об него спотыкаются симпатичные девушки, если их кавалеры вовремя не… о-па! какие люди и без охраны! Видишь вон того розовощекого пана с ку-ку, ну, в смысле, с косичкой? Это — экскурсовод Володя Мак[19]. Он водит популярную экскурсию «Булгаковский Иерусалим», но большинство туристов желает, главным образом, засмотреть церковь, в которой венчались Пугачева с Киркоровым, а это уже, так сказать, постбулгаковский Иерусалим. Я Маку говорю: бери за это отдельные деньги, а он говорит: не могу — застенчивый ужасно!.. Конечно, сходим — когда я приду в отпуск из армии. Я Мака попрошу, он нас возьмет бесплатно… Да, Малгоська, да, я — солдат! А у нас в Израиле для солдата, знаешь, что главное? — чтобы его далекая любимая ждала! Будешь ждать?.. Класс! Я рад! А может быть, Малгоська, мы связаны одной судьбою?.. Да я и сам еще не знаю какой. Посмотрим. Это-то и интересно. В этом, может, и заключена интрига…

Куда мы идем?.. Мы к Юппи домой идем, вот куда. Эйнштейн уже там, ждет… Что?.. Рассказать тебе про моих друзей? Ты знаешь, я бы с удовольствием. Только, боюсь, ты не поймешь все эти быстротекущие реалии нашей жизни, которая… поймешь?.. уверена?.. Ну ладно, хорошо. Тогда, слушай:

Телега «Верные друзья»

Давным-давно в один из дней слякотного московского месяца нисан я оказался в кабинете директора ДЭЗ номер двенадцать недалеко от Белорусского вокзала. Мне было двадцать лет, я ушел из дома. Я насмерть разругался с родителями и решил податься в дворники, потому что дворникам в центре давали коммунальное жилье. Техник-смотритель Вера Павловна полистала мой паспорт, узнала из него, что, хотя я выгляжу как чурка, я не чурка, а еврей; поинтересовалась, буду ли я работать на совесть или нам придется скоро расстаться; и дала заполнить анкету и листок бумаги для заявления. Сама она вернулась к прерванному разговору с директором. «Так вот, я и говорю: зла не хватает! Не хватает зла! Ну не хватает зла, и все тут!»

На миг мне почудилось, что Вера Павловна просто сетует на нехватку зла, как жалуются на нехватку кадров или стройматериалов.

«Представляете: захожу во дворик на Фадеева, гляжу, картина: устроился, голубчик, на солнышке! Ящики, значит, картонные подстелил, телогрейку под голову, лопату в угол, книжку раскрыл и бутылка пива у него в луже охлаждается. Ну прям’ аристократ, етить!»

Живая прелесть описанной сцены тронула меня. Я отложил ручку и с интересом принялся слушать, что было дальше.

«Я ему: у тебя совесть есть? Совесть у тебя есть, тунеядец?! А лед на Брестской кто будет колоть? Кто, спрашиваю, будет колоть лед? И что ж он мне отвечает, ирод? Я, говорит, Вера Пална, взял великий почин. Наш, говорит, ДЭЗ должен мною гордиться и водить на мой участок интуристов и высоких гостей столицы. Потому что во всей столице только у меня на участке лед держится аж до середины мая!.. Ой, да что тут говорить! Зла не хватает на засранцев! Не хватает зла!»

Вера Павловна вздохнула тройным страдальческим вздохом, приняла у меня заявление с анкетой и повела показывать жилье. Мы обогнули пивную, ей оставалось уже недолго до превращения в андроповский павильон с автоматами «квас»; пересекли двор, старательно обходя мотки кабеля и разной величины металлические трупы; толкнули раздолбанную дверь подъезда и поднялись по классически заплеванной лестнице на второй этаж, — «вот ваше жилье, а напротив у нас милиционеры, которые по лимиту, значит». Вера Павловна позвонила в ту дверь, которая наша. После обременительной для экранного времени паузы послышались, наконец, шаркающие шаги. Из того, как долго они приближались, я заключил, что квартира большая. Щелкнул английский замок, и на пороге возник Юппи.

Нет, на пороге возник, конечно же, не Юппи. На пороге возник Алик Йоффе, хотя я и этого тогда еще не знал. Я только почему-то сразу догадался, что это тот самый коллега, который аристократично остужал бутылку пива в подручной луже. В Юппи он превратится через несколько лет, в Израиле, на курсе молодого бойца, потому что из-за отсутствия значков для гласных[20] в нашем ненормальном языке, все без исключения командиры и другие офицеры наших душ будут читать его фамилию неправильно и не будут понимать, почему ограниченный русский контингент роты давится хохотом.

Но, когда мы с Юппи вспоминаем наше знакомство, то он о себе тоже теперь думает уже как о Юппи, а не как об Алике Йоффе. Как и для меня, хронологический порядок событий для него местами нарушен. А может быть, вообще, наши представления о собственной жизни — это то, как мы расставляем события? Может быть, Малгоська, все вообще сводится к композиции? И в таком случае каждый из нас просто сам себе композитор, и какую музыку мы по жизни пишем, ту и слушаем. А старые друзья хороши тем, что можно слушать вместе избранные фрагменты…

— Вот ваш новый товарищ, — представила меня Вера Павловна. Юппи застенчиво кивнул: «Здрасьте…»

«Это что еще там за товарищ?» Голос раздался из проема справа, в котором я интуитивно верно определил вход на кухню. Вслед за голосом оттуда неторопливо выплыл Эйнштейн в косоворотке, с чашкой чая и «Беломором». Он оглядел меня очень откровенно, чтобы не сказать нагло, шумно отхлебнул из чашки, сплюнул грузинскую чаинку и со значением произнес: «Ага!..» Я не выдержал и спросил: «Что „ага“»?

— Да так, ничего. Добро пожаловать в жидоприемник!