Книга Затерянный горизонт - Джеймс Хилтон

Проснувшись, он обнаружил, что остальных, несмотря на все переживания, также сморил сон. Мисс Бринклоу сидела с закрытыми глазами, прямая как доска, похожая на какого-то невзрачного, вышедшего из употребления идола. Маллинсон прикорнул, подперев рукой подбородок. Американец даже похрапывал. «Вот это разумно, — подумалось Конвею. — Надо беречь силы, криком делу не поможешь». В ту же минуту он почувствовал легкое головокружение, сердце учащенно забилось, захотелось глотнуть воздуха. Конвей вспомнил, что однажды уже испытывал нечто подобное в швейцарских Альпах.

Он повернулся к окну и выглянул наружу. Небо совершенно очистилось, и в предзакатном сиянии дня перед ним открылась картина, от которой на миг перехватило дух. Далеко впереди, на пуховых перинах облаков громоздились цепи снежных вершин под ледовыми шапками. Они раскинулись широким полукругом и смыкались на западе с линией горизонта, пламеневшего буйными красками, словно на театральной декорации, нарисованной полубезумным гением-импрессионистом. На этой гигантской сцене самолет рокотал высоко над бездной, за которой, чуть не до самого неба, уходила ввысь отвесная белая стена. Едва ее коснулись солнечные лучи, стена заискрилась и засверкала подобно альпийской Юнгфрау, когда смотришь на нее со стороны Мюррена, только увеличенная в десяток раз.

Произвести впечатление на Конвея было не так-то просто, его мало трогали знаменитые виды, для обозрения которых местные администраторы позаботились расставить садовые скамеечки. Однажды Конвея повезли на Тигровую гору в окрестности Дарджелинга — наблюдать рассвет над Эверестом, и высочайшая горная вершина мира откровенно разочаровала его. Устрашающее зрелище за окном относилось к совсем иной категории — оно не было рассчитано на то, чтобы им восхищались. От этих неприступных, закованных в лед пиков исходила чудовищная первозданная сила, и приближение к ним было величайшей дерзостью. Конвей начал что-то прикидывать, сверяться с воображаемыми картами, вычислять расстояния, время и скорость. Тут он заметил, что проснулся Маллинсон. Конвей тронул его за руку.

Глава вторая

Верный себе, Конвей не стал будоражить пробудившихся спутников и громко восторгаться вместе с ними, но когда Барнард, немного погодя, спросил, что это за местность, по его мнению, Конвей принялся отвечать с непринужденностью университетского профессора, читающего лекцию студентам.

— Весьма вероятно, — сказал он, — что мы все еще в Индии, несколько часов летим на восток, с большой высоты многого не разберешь, но, видимо, вдоль русла какой-то реки, которая тянется с запада на восток или с востока на запад. Если память мне не изменяет, так выглядят верховья Инда. Это один из живописнейших уголков земли, и вы можете сами убедиться в этом.

— Значит, вам известно, где мы находимся? — перебил его Барнард.

— Нет, мне в этих краях бывать не приходилось, но не удивлюсь, если вон та гора — Нанга Парбат, на которой погиб Маммери[7]. Судя по рельефу, очень похоже на то, что я о ней слышал.

— Вы сами случайно не альпинист?

— В молодости любил полазать по горам, но обычными турпоходами в Альпы все и кончилось.

— Подумаем лучше, куда мы летим, — раздраженно перебил Маллинсон. — Вот что мне больше всего хотелось бы знать.

— По-моему, мы летим вон к тем дальним кряжам, как вы полагаете, Конвей? Извините, что обращаюсь к вам запросто, но раз уж нам придется вместе пережить это маленькое приключение, наверно, можно без формальностей.

Конвей считал вполне естественным, когда к нему обращались по фамилии, и извинения Барнарда показались ему излишними.

— Да, конечно, — отозвался он и добавил: — По-моему, эта горная цепь — Каракорум. В ней есть несколько перевалов, и если наш пилот…

— Наш пилот? — взорвался Маллинсон. — Вы хотите сказать «наш псих»! По-моему, пора уже отбросить версию о похищении. Пограничные территории далеко позади, никаких кочевников тут и в помине нет. Единственное объяснение, которое приходит на ум — этот тип ненормальный. Только псих мог залететь в такую дикую даль.

— А я уверен, что такое под силу только очень опытному пилоту, — возразил Барнард. — Я в географии не силен, но насколько понимаю, это высочайшие горы мира, и чтобы перемахнуть через них, требуется очень большое мастерство.

— И Божья воля, — неожиданно подала голос мисс Бринклоу.

Конвей спорить не стал. Божья воля или человеческое безумство — в большинстве случаев убедителен любой из этих аргументов, с какой стороны посмотреть. Или наоборот — воля человека и безумство Божие, подумал он, отмечая про себя контраст между скромным порядком в кабине самолета и фантастическим буйством природы за окном. Главное — уверенность в своей правоте. Пока Конвей размышлял таким образом, произошла странная метаморфоза. Вся гора подернулась синевой, ее нижние склоны окрасились в фиолетовый цвет. Он ощутил, как его привычную апатию вытесняет более сильное чувство — но не беспокойство, и не страх, а острое и напряженное ожидание.

— Вы совершенно правы, Барнард, наше приключение становится все завлекательней, — проговорил он.

— Завлекательней или нет, собирать подписи под благодарственным адресом я не намерен, — упрямо стоял на своем Маллинсон. — Нас завезли сюда против нашей воли, и одному небу известно, что мы будем делать, когда очутимся бог весть где. Все это совершенно возмутительно, даже если этот тип — воздушный ас. И к тому же — сумасшедший, одно другого не исключает. Мне рассказывали о летчике, который сошел с ума прямо в воздухе. А этот, наверняка, спятил еще раньше. Вот что я скажу, Конвей.

Конвей промолчал. Перекрикивать все время шум мотора было утомительно, да и какой смысл опровергать возможные варианты. И только когда Маллинсон стал домогаться его мнения, отпарировал:

— Не кажется ли вам, что это сумасшествие очень хорошо продумано? Вспомните, как он посадил машину на заправку. И к тому же это единственная машина, приспособленная для высотных полетов.

— Это еще не доказывает, что он нормален. Возможно, его и хватило только на то, чтобы разработать такой безумный план.

— Да, конечно, этого исключить нельзя.

— В таком случае необходимо продумать наш план действий. Что мы намерены делать, когда он приземлится? Если, конечно, он не грохнется и не угробит нас всех. Что мы собираемся делать? Бросимся ему на шею с поздравлениями?

— Нет уж, дудки, — откликнулся Барнард. — Предоставляю это вам.

Конвею отчаянно не хотелось препираться дальше, тем более что американец с его здоровым чувством юмора умел постоять за себя. Ему подумалось, что компания могла подобраться гораздо менее удачная. Один только Маллинсон петушился, и то, вероятно, отчасти под влиянием высоты. Разреженный воздух на разных людей действует по-разному. У Конвея, например, обычно наступало не лишенное приятности просветление в мыслях и одновременно — физическая апатия. Вот и сейчас он с удовольствием вдыхал маленькими глотками чистый холодный воздух. Положение было действительно отчаянное, но, коль скоро разворачивались такие захватывающие и подчиненные непонятной цели события, Конвей не мог противиться любопытству.