Книга Партизанка Лара - Надежда Надеждина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но девочка уже исчезла в толпе. Подружки втолкнули ее в калитку. И, прыгая, как коза по чужим огородам, Лара помчалась домой.
Она была такая бледная, что бабушка ахнула:
– Милок! Да на тебе лица нет…
– Бабушка, это правда: в деревне немцы. Я их сама видела. И он с ними – дядя Родион.
– Все знаю. – Бабушка заморгала и отвернулась к костру.
– А самый главный немец на меня пальцем тыкал. Он говорил: «Карош, карош…»
– Ах, погань!
Бабушка взяла палку и решительно разгребла уже потухший костер.
Зола зашипела, покрылась огненной сыпью. Это, злясь, что их потревожили, вспыхнули угольки и сейчас же опять погасли, подернулись сизым.
– Помажься золой, – строго сказала бабушка, – небось тогда не будешь «хорош». Да не сейчас мажься, повремени. Дай жару остынуть.
Но девочка уже нагнулась к костру. Она заметила в золе красное пятнышко. Только это был не уголек, а кусок материи, обгоревший клочок кумача.
Лара пронзительно взглянула на бабушку, а та виновато опустила седую голову. Теперь Лара все поняла.
– Это ты, ты… – Девочка задыхалась. – Как ты посмела!..
– Со страху, милок. Фашист-то, он красного не любит. Думаю, начнут девчонку таскать. Вот я твой красный галстук в огонь – и спалила. Ну, что молчишь? Пошуми, поругай меня – хоть душу отведешь.
Но девочка молчала, широко раскрытыми глазами глядя вдаль. Где они сейчас – ребята, с которыми она росла, дружила, училась? Где ее родной пионерский отряд?
Если бы она могла их увидеть! Хоть кого-нибудь… Хотя бы Валерку, который дергал ее за косу. Пусть, пусть бы он дернул ее сейчас!..
Может, они собрались в том самом зале, где ее принимали в пионеры и перед лицом товарищей, перед красным знаменем она дала торжественное обещание, она поклялась.
Может, они говорят о ней. И никто – ни Наташа, ни Лида, ни Вова – не знает, какая с ней стряслась беда.
Забрали бабушкину деревню фашисты. Нет больше над сельсоветом красного знамени, и красного пионерского галстука у нее больше нет.
Но и без галстука она останется пионеркой.
– Ребята! Вы слышите, вы верите мне, ребята? Наш пионерский отряд я не подведу.
– Чего бормочешь? – робко спросила бабушка. Серчаешь еще на меня?
Давно погасли в костре угольки. Но среди серой, мертвой золы по-прежнему пламенел клочок кумача, словно яркая, непотухающая искра.
Холодно. Очень холодно.
Синий-синий лежит на полях снег. Должно быть, самому снегу холодно, оттого он и закорявел и посинел.
Лопается от стужи кора на деревьях, птицы замерзают на лету.
А недавно в поле нашли замерзшую женщину. В ее мертвой руке был мешочек с хлебными корками. Окоченевшие пальцы не разжимались, женщину так и похоронили с мешочком.
Наверное, беженка. Их теперь много бродит по проселочным дорогам, беженцев из сожженных немцами деревень. Чаще всего под окнами слышится детский голос:
– Подайте хлебушка, люди добрые! Подайте сироте!
Стали побираться и местные ребята. Видно, и внукам тимоновского учителя Николая Максимовича Синицына придется стоять под окнами с протянутой рукой.
В один день они лишились и деда и матери. Кто-то донес, что у старого учителя есть радиоприемник, в его доме слушают Москву.
Когда Николая Максимовича вели по деревенской улице, за арестованным следовала целая ватага мальчишек, его учеников. Но солдат выстрелил в воздух, и ребят разметало по сторонам, как воробьиную стайку.
Старого учителя и его дочку Марию Николаевну расстреляли в Пустошке, на буграх возле МТС.
Каждый русский, кому случается проходить мимо этих страшных бугров или мимо базарной площади, где немцы поставили виселицу, каждый, и старик и мальчишка, снимает шапку, как бы ни был силен мороз.
Холодно. Очень холодно. Но у забора пустошкинского лагеря что ни день стоят на снегу женщины с кошелками в руках. В кошелках нехитрые деревенские гостинцы: печеная картошка, луковица, хлеб. Черствеет хлеб, и твердой, как лед, становится картошка, а женщины все стоят. Все надеются, что сжалится начальник лагеря и разрешит принять передачу для их несчастных детей.
Что с ними будет? То ли уморят в лагере на тяжелых работах, то ли угонят в Германию на чужбину…
Над забором в пять рядов колючая проволока. Больно глазам на нее смотреть. Больно небу, в которое она впилась.
Стоят на снегу матери, седые от стужи и горя, и тихонько переговариваются между собой:
– Сколько ни хожу, не добьюсь толку. Может, нет уж моей Оленьки в живых…
– А я своего Ванюшку выглядываю. Хоть бы в щелочку поглядеть на сынка!
Холодно. Очень холодно.
Звенит на ветру колючая проволока. Льдинки, как слезы, блестят на ее шипах. Кажется, все вокруг плачет: и ветер, и люди, и деревья в лесу, и былинки в поле – вся потоптанная врагом Русская земля.
Они не сговаривались, но каждая из трех подружек решила: школу, какая сейчас при немцах в Тимонове, не признавать.
Портрета Ленина там не увидишь. Лучшего тимоновского учителя немцы казнили. И чему там учиться? Придумали тоже «науку» – Божий закон. Да разве может Бог издавать законы, когда его самого, Бога, нет?
Это чужая, это не настоящая школа – пионеры не могут туда ходить.
Но без своей, настоящей школы Лара очень скучала. Даже пальцы скучали. Встанет Лара у двери – пальцы пишут на дверной притолоке, сядет на лавку – пальцы чертят по лавке. Ни чернил, ни бумаги в избушке не было, а пальцам хотелось писать.
Вот и сегодня, по школьной привычке проснувшись рано, Лара первым делом потянулась к окну. Что, если попробовать писать по замерзшему стеклу ногтем?
Однако лед был таким толстым, что ноготь гнулся. Да и жаль было портить нарисованный морозом узор. За ночь на стекле вырос лес – сказочный, ледяной, хрустальный. И, глядя на него, Лара стала думать о настоящем лесе и о них, о людях в лесу.
Это случилось в прошлом году, в сентябре. Три подружки пошли в лес по грибы…
В воздухе бесшумно вспыхивали золотые длинные искры – летала осенняя паутина.
Огненные макушки берез были похожи на рыжие лисьи хвосты.
Грибов было мало. Изредка попадались червивые рыжики да позеленевшие от старости моховики.
