Книга Оцелот Куна - Маргарита Азарова

В то время, пока сверху продолжали падать выдолбленные крепким клювом дятла кора и древесные щепочки, совсем рядом, из соседнего кустарника, она услышала сначала «Ку-ку», а потом глухой пугающий хохот. Фёкла во всю прыть побежала, не разбирая дороги, мелко семеня своими лапками и, насколько было возможно, помогая себе крыльями. Она долго бежала, но хохот, казалось, гнался за ней по пятам. Споткнувшись о торчащие из земли огромные корни, она упала без сил. Кукушка, а это именно она издавала звуки, так напугавшие курочку, присела неподалёку от неё и, всё ещё продолжая смеяться, сказала:

– Хоть мы, кукушки, не строим себе гнёзд, тем более – в виде дупла да ещё так высоко, как это делает дятел, считая это бесполезной тратой времени, но наши кукушата никогда не остаются без дома. Мы их устраиваем на чужие насесты, так, кажется, у вас называются гнёзда, и посторонние сердобольные родители воспитывают их. Ха-ха-ха, – опять раздалось у самого уха Фёклы.

Фёкла не смела возразить, но, открыв пока только один глаз и не приметив ничего страшного в обладательнице голоса небольшой серой птичке, сразу приободрилась и, не вступая в рассуждения, упрекая себя за трусость, пошла туда, где, как ей казалось, находится её дом. Фёкла была ещё очень молода, и её характер только начинал формироваться, но она отлично знала и без всяких объяснений, что жить за счёт других – неправильно, она не одобряла образа жизни кукушки и, мечтая о своём будущем, видела себя заботливой самостоятельной курочкой, отдающей всю себя без остатка своим малышам.

Изложить точно слово в слово ту сказку я, конечно, сейчас не могу, но текст очень близок к оригиналу. Кто заснул раньше – Галчонок или я, и сказка осталась незаконченной, трудно сказать, но то, что Эндрю нашёл меня спящим на коврике на полу, возле детской кроватки, это сомнений не вызывало.

Глава третья

1. Инфернальное облако

Жанна, казалось, родилась в рубашке инфернального облака вселенской нелюбви. Воспоминания матери о родах будили в ней нереальную память или невиданную фантазию возможности того, что она, Жанна, действительно помнит, как специально доставляла матери нестерпимую боль тем, что долго не хотела появляться на свет.

Мать кричала и материлась на стоявших вокруг неё акушерок, старавшихся ухватить головку и вытянуть младенца на свет божий. Когда, наконец, она разрешилась от бремени, проверочный вопрос на вменяемость роженицы: «Кто у вас родился, девочка или мальчик?» – вызвал у новоиспечённой мамаши гомерический хохот. Потом, встретившись со взглядом только что родившейся дочери, могла поклясться: во взгляде младенца она уловила насмешку, если это вообще возможно… Её передёрнуло, как от озноба. Оказавшись в палате среди счастливых мамаш, что-то лепечущих своим новорождённым чадам, она подверглась массированной атаке стадного чувства. С усилием отогнав от себя внезапно нахлынувшую неприязнь и нацепив на лицо улыбку умиротворённого материнства, закрыла глаза и подставила свою грудь для первого кормления, которое впоследствии, следуя спортивной терминологии, она вспоминала не иначе, как первое состязание с новорождённой дочерью; между ними была ничья, никто не добился своей цели: грудь ещё не наполнилась молоком – ребёнок остался голодным, но требовательная хватка беззубой челюсти младенца порядком потрепала её сосок.

Такой «привилегией», как посещение детского сада, Жанна пользовалась сполна. Домой её забирали исключительно только на выходные, и кроме неконтролируемого раздражения, упрёков и недовольства матери одним лишь её присутствием, Жанна по отношению к себе не чувствовала.

– Какая у вас упрямая девочка, – говорили матери Жанны в детском саду. – Ни за что не попросит прощения, а будет упорно стоять в углу вопреки всем разумным педагогическим доводам. Вам, наверное, очень тяжело с ней приходится?

Мать Жанны недоумевала по поводу высказываний воспитателей детского сада: ребёнок как ребёнок. Дома её не видно и не слышно.

– Может, мне наподдать ей хорошенько, внушить, так сказать, как нужно себя вести?

– Что вы, ни в коем случае, несмотря ни на что – они же детки, ещё ангелы, – мягким спокойным тоном возражала педагог-психолог детского сада, – хрупкая детская душа – лист чистой бумаги. Как постигнуть мир и понять, что ты сделал не так, за что тебе взрослые делают больно. За что ставят в угол, бьют ремнём, часто даже не объясняя, в чём же вина ребёнка, совершающего тот или иной поступок в первый раз. И вот – уже сделаны первые тёмные штрихи в этой открытой миру, солнцу детской душе. Появляются ростки обиды и скрытой ответной агрессии на непонятный жестокий мир взрослых. И листок великолепной чистой бумаги – душа ребёнка – постепенно превращается в лакмусовую бумажку, отражение тех, с кем она рядом. Ребёнок становится замкнутым, затравленным, закомплексованным волчонком, желающим только одного: чтобы эти взрослые оставили его в покое. А такие взрослые мамки и папки, ограниченные, нравственные, прямо скажем, уродцы, вершители детских судеб могут даже получить всплеск положительных эмоций от наказания своего ребёнка, убеждённые в том, что они не бездействуют, а очень активно занимаются воспитанием своего отпрыска.

И мать Жанны, удивляясь этим странным речам, даже не догадывалась, насколько сказанное было близко к истине в формировании характера Жанны.

Упрямство? Да, оно проявлялось внезапно, как неуправляемая молния, и здесь уж – бей её хоть чем, даже рукояткой веника, она не будет плакать, не будет убегать или защищаться, а будет стоять и упорно принимать удары без единой слезинки на лице и с отрешённым безразличием в глазах. Но это ж бывает так редко. Пусть не наговаривают. Она обычная – такая, какими должны быть дети в её возрасте.

С упрямством сорняка сквозь плотную кору асфальта Жанна пробивалась к месту под солнцем, – так сказал бы о ней писатель.

Находясь в одном пространстве, мать и дочь редко соприкасались: если мать была дома, то Жанна носилась где-то на улице, не докучая своим присутствием, боясь натолкнуться на грубость. Так и жили: если мать на порог, дочь за дверь, если мать за дверь, дочь на порог. Они почти не виделись в моменты их вынужденного совместного пребывания дома. А если вдруг мать и дочь оказывались вместе, то Жанна вела себя так, что «через неё можно было смотреть телевизор» – настолько её присутствие было незаметным.

Разговоры на общей кухне огромной коммуналки – бурлящей, кипящей, пахнущей всем на свете – делали мать Жанны невольной слушательницей соседки, бывшей актрисы, которая даже нравоучительные темы излагала с театральным эмоциональным накалом мелодраматических страстей. Время от времени разговоры вращались вокруг школы. Племянник, часто гостивший у авторитетной, но, надо заметить, одинокой соседки, был не совсем прилежным учеником и, получив очередную двойку, прятался от гнева родителей под крылом обожавшей его тётушки.

– Нынешние школы, – вещала тётушка-оракул, – просто вызывают отвращение, и кто в них преподаёт: учителя, не умеющие объяснить свой предмет. Они просто прикрывают свою безграмотность наносной строгостью по отношению к школьникам. Я считаю, что, поставив двойку, ты подписываешься в своей несостоятельности учителя, педагога и личности, в способности существовать в этой очень сложной профессии, требующей от человека не только больших знаний в своём ремесле, но и определённой организации мышления, высокого морального уровня. Настоящий педагог – это человек с большой буквы, который не угнетает таланты и достоинства ребёнка, а лишь стремится подавить его отрицательные зачатки проявления характера и не выравнивает всех в одну линию, не измеряет одной меркой, а даёт вырасти индивидуальности.