Книга Моя мама любит художника - Анастасия Малейко

Вышла с пакетом, теплым от блинов. Двор весь в листьях и пивных бутылках. Иду и чувствую спиной, как в окошке застыл отец со своей Евгенией. Все-таки хорошо, что они друг друга нашли. Сейчас, наверное, снова начнут болтать о Грибоедове или о Джойсе. Будут кидаться друг в дружку цитатами и пить чай с малиной. Может, это оно и есть, счастье.

Глава десятая. Иногда кажется, что все понимаешь, а на самом деле понимаешь совсем не все

Вчера вечером сижу у окна, грызу яблоко и наблюдаю, как соседка с третьего этажа, переехавшая в наш дом после телепередачи, ходит вокруг своего серебристого мерседеса и легонько пинает колеса. Проверяет, не сдулись ли. Колеса не сдулись, даже из окошка видно, а она все равно их пинает. Может, это она так своими замшевыми сапогами любуется. Замша, и правда, замечательная, оливкового цвета, прижалась к ноге чулком. Я бы такие сапоги поставила в кладовку и каждый день смахивала с них пыль кисточкой. А Инга — так зовут соседку — колеса пинает. Еще она скупает всякие старинные вещи — тумбочки, этажерки, часы с кукушками — и продает в своем антикварном магазине. Как только Инга заселилась, в нашем подъезде стали шуметь веселые кавказские мужчины. Они таскали то вверх, то вниз громадные старомодные комоды, трюмо без зеркал и сотни стульев с перекошенными спинками.

Однажды, спускаясь по лестнице, Инга остановилась у двери Киры Сергеевны, сняла перчатки и осторожно позвонила. Ступила оливковой замшей в темную Кирину прихожую и очень вежливо попросила продать пианино. Кира, конечно, отказалась. Дело в том, дорогая моя, ворковала Кира, поглаживая кольца на смуглых жилистых пальцах, что пианино не продается. Это подарок деда — раритет, немецкая сборка, должно быть около двух веков. Инга расстроилась. Но ненадолго, потому что Кира усадила ее в кресло, включила торшер и они пили чай с мятными карамельками. Оказалось, что Инга-антикварша была когда-то учительницей математики, пока ее тетке не понадобилось продать шкаф. Шкаф был какой-то совсем не простой, привезенный из Парижа еще до революции. И вот Инга, не зная, какую цену поставить, побежала по реставраторам и оценщикам. А они хитрые, один говорит одно, другой — другое, кому верить — непонятно.

— И пришлось ей во все вникать самой, — рассказывает мне Кира. — Как различать породы дерева, как определять возраст вещи, как правильно реставрировать. Так с тех пор и занимается этим антиквариатом. Бедная девочка…

— Это почему же бедная? — спрашиваю я, припоминая замшевые сапоги у серебристого мерседеса.

— А ты видела этих мужчин?..

— Каких?

— Ну, этих… По лестнице — туда-сюда, туда-сюда… — Кира дирижирует рукой вверх-вниз, показывая, как мужчины перемещаются в нашем подъезде.

— Грузчиков, что ли? Ну, видела. А что в них такого?

— Они ее разорят! Это какой же надо быть дурочкой, чтобы нанять их в работники!

— Работники — это рабы. А они — сотрудники. Да и что вам так не нравится в мужчинах кавказской национальности? — спрашиваю я Киру.

— Кавказской национальности?! — Она смотрит на меня с любопытством. — Откуда это у тебя, Лина? Откуда ты взяла эту пошлость?! Просто я слышу, что они болтают на своем языке. Как бы побольше накинуть за этаж — вот о чем они тра-ля-ля! Да еще ругаются!

— Вы что, знаете грузинский язык?

— И грузинский, и азербайджанский, Линочка. Не забывай, что мой первый муж родился и вырос в Тбилиси. Мераб — настоящий горец! Он научил меня готовить хинкали! — И она подняла свои идеальные брови. — А вообще бизнес не женское дело, — добавляет Кира. — Лучше быть учительницей математики.

— Или корректором, — говорю я.

— Или… художником! — воодушевляется Кира. — Ты знаешь, что у него скоро выставка?

— У кого?

— Ну, не у меня же, Лина! У Игоря, конечно! Тебе что, мама не сказала?

— Нет.

Кира молчит, поправляет свое голубоватое каре, а потом собирается по срочному делу. Я сижу, хмуро наблюдаю, как она натягивает толстый свитер, а в голове стучит, как поезд по рельсам: «у и-го-ря вы-став-ка, у и-го-ря вы-став-ка, у и-го-ря вы-став-ка…»

Уже одетая, она оборачивается и строго говорит:

— Ждать здесь. Никуда не выходить. Поставить чайник. Я — за эклерами.

И, орудуя длинным черным зонтиком, как тростью, моя Кира вышла из квартиры.

А я осталась сидеть, думать про Ингу, дядю Мераба и про выставку художника, о которой я почему-то ничегошеньки не знала…

Глава одиннадцатая. Как мы искали облака и ели сосиски

Оказывается, в мастерских у художников пахнет спиртом и свежевыкрашенными окнами. И этот запах никогда не выветривается. Как они там дышат, да еще умудряются картины рисовать, ума не приложу. В общем, во вторник я попала на второй этаж магазина с мольбертами. Дело было так. Когда я была на английском, позвонила мама. Она всегда звонит во время урока, потому что не знает расписания звонков.

— Жду тебя после школы у фонтана, — пропела она в трубку, и все наши подозрительно на меня уставились.

— Что случилось? — попыталась я заглушить собственный голос, хотя это было бесполезно. Вера Георгиевна взяла паузу и выразительно ждала, пока я закончу разговор. Но мама не видела Веру Георгиевну и продолжала весело петь:

— Ничего не случилось, просто сюрприз! Пойдем в интереснейшее место!

До конца уроков я просчитала все варианты, куда мы можем пойти. В парк — холодно. В кофейню «Марс» рано, мы ходим туда только в день маминой зарплаты. Усаживаемся за столик у окна, заказываем большой чайник брусничного чая и яблочные штрудели и сидим, разглядывая прохожих, пока на улице не стемнеет. Это у нас называется «сочинять персонажей». Я обычно выбираю старушек в маленьких черных шляпках, придумываю им истории — где живут, сколько у них внуков, о чем любят говорить. Мама сочиняет про невзрачных носатых мужчин, которые у нее всегда оказываются нотариусами или бывшими разведчиками. После вечеров в «Марсе» волосы и пальцы пахнут кофе и корицей.

В общем, когда я после школы добежала до фонтана, я и представить себе не могла, куда мы пойдем. Мама, с улыбкой Софи Марсо, в клетчатом пальто, берете и новеньких вишневых перчатках, была неотразима. Она тут же сообщила, что идем мы в мастерскую к художнику, что через десять дней у него выставка и он просит помочь отобрать картины.

Так я оказалась посреди большой квадратной комнаты с запахом свежей краски, растворителей, спирта и лакированного дерева. Картины стояли у стен, лежали на полу, а Игорь-художник ходил туда-сюда и недовольно их осматривал.

— Так, давайте разделимся, — вдруг громко сказал он. Или мне показалось, что громко, — просто в этой комнате любое слово звучало очень значительно. — Лина берет на себя угол с розами, Анюта — стену с лодками, а я — все остальное. Согласны?

— Согласны! — решительно воскликнула мама, которую Анютой называла только бабушка, да и то в детстве, а все остальные — Анной или Анной Викторовной.