Книга Всё сложно - Харриет Лернер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В реальной жизни ни один родитель не способен создать для любых разговоров и для формирования нашего истинного голоса идеальный эмоциональный климат, схожий с оранжереей. У каждой семьи есть свои уязвимые места, о которых нельзя говорить продуктивно или даже упоминать – из-за напряженности в настоящем или прошлом. Кроме того, родители много проецируют, путая своих детей с собой и с другими членами семьи. Проекция становится историей («Кевин всегда ведет себя безответственно, как и его отец»), затем предписанием и, наконец, реализующимся прогнозом. Кевин, возможно, действительно испытывает трудности с ответственным поведением, но приклеивание ярлыка («безответственный») и активное фокусирование на его проблеме могут привести к тому, что мальчик станет именно той своей узкой интерпретацией себя, про которую все о нем рассказывают, оттесняя другие истории и возможности.
Одна из приходивших ко мне женщин была в своей семье «веселой девочкой», и эта роль ей жестко навязывалась. Когда она демонстрировала какие-то признаки грусти, ее мать говорила: «Кто эта грустная девочка? Это не моя Беа! У моей Беа на лице всегда довольная улыбка! Пусть эта печальная маленькая девочка уйдет, а моя настоящая Беа вернется». Мать Беа приходила в ужас от одного вида малейших признаков депрессии у дочери, потому что ее собственная мать постоянно пребывала во всепоглощающей тоске, и она так и не смогла пережить это. Когда Беа выглядела грустной, ее мать прилагала всевозможные усилия, пытаясь подбодрить ее и заставить «думать счастливые мысли». Став взрослой, Беа столкнулась с тем, что ей трудно делиться своими печалью и депрессией с людьми, которым она небезразлична. Вместо этого она замалчивала и подавляла в себе эти важные переживания.
Родители не специально подавляют голос ребенка или ощущение им различных вариантов развития событий. Но когда уровень тревоги высок и продолжительность ее велика, даже самые находчивые взрослые могут поступать неверно. Они реагируют слишком остро или, наоборот, вяло, отстраняются или уделяют этим вопросам чересчур много внимания, замалчивают проблему или излишне много говорят о ней. Когда вы наблюдаете любую систему в условиях хронического стресса, вы видите крайности: родители жесткие и авторитарные или, наоборот, семья функционирует как сгусток протоплазмы, без четкого руководства и границ. Линии общения или перекрываются, или все перетекает через край, и дети недостаточно защищены от тревог взрослых. Родители действуют так, будто обладают одинаковым мозгом и происхождением, или сердито занимают полярные позиции и не могут прийти к единому мнению о том, как поступить с их сложным ребенком. Брак заходит в тупик, столкнувшись со слишком большой дистанцией между партнерами или запредельно высоким накалом страстей. Я могла бы продолжать, но идея, которую я пытаюсь донести, заключается в том, что тревога обнажает противоположности и доводит нас до крайностей, и членам семьи становится труднее спокойно говорить на любые темы, кроме спорта и погоды, хотя даже о спорте не всегда…
Кому-то повезло родиться в семье, где у обоих родителей высокий уровень зрелости, тесные связи с их собственными семьями и друг с другом и много везения. Это помогает создать спокойную эмоциональную среду, в которой все могут говорить откровенно. Но любая семья может стать «неблагополучной» (за неимением лучшего определения), если навалятся проблемы, а рядом не окажется неравнодушных людей, готовых оказать необходимую финансовую и социальную поддержку. В семейной жизни случается много стрессовых ситуаций, разрушающих взаимосвязи, блокирующих искреннее участие и затрудняющих непринужденное и полноценное общение членов семьи либо вообще какое-либо общение. Когда эмоциональная обстановка напряженная, порой невозможно даже оставаться самим собой изо дня в день, что уже говорит о семейном единении.
Возможно, вы сейчас немного подавлены, потому что по 10-балльной шкале здоровья семья, где вы выросли, заслуживает в лучшем случае всего 2–3 балла. Возможно, у вас было немножко свободы самовыражения. Ну не грустите! Вам наверняка станет легче, если вы будете помнить, что другие семьи, которые, как вы совершенно уверены, заслуживают 9 или 10 баллов, лишь снаружи выглядят намного лучше. Я склонна согласиться с писательницей Мэри Карр, определившей неблагополучную семью как «любую семью, где больше одного человека». Все дело в большей или меньшей степени, хотя, по общему признанию, эта разница может стать принципиальной.
Предлагаю вам вообще забыть об оценочных шкалах. Они не могут адекватно оценить наш опыт; реальная жизнь сложнее, запутаннее, она не поддается исчислению, зависит от контекстов, полна парадоксов и противоречий. Мой отец, например, был до крайности закрытым человеком. Но удивительное чувство юмора и абсолютная невозмутимость (обратная сторона отрицания), которые сформировались в напряженной обстановке семьи, где он рос, способствовали созданию своеобразного эмоционального климата в нашем доме. Как сказала моя сестра Сьюзен на его поминках, «у всех нас столько счастливых воспоминаний о хороших временах, когда мы вчетвером сидели за обеденным столом, рассказывали анекдоты и разные истории и хохотали, пока слезы не брызгали из глаз. Ужин удавался, если маму доводили до полной беззвучной истерики».
За нашим столом в Бруклине беседа текла свободно. Да, мы ни разу не упомянули о мамином диагнозе или чем-нибудь подобном. Но мы не были чопорными. Сьюзен (которая стала ученым) потчевала семью, скажем, малоприятными подробностями препарирования лягушек; или мы как завороженные слушали увлекательную историю об одном ките, в чьем двухметровом пенисе была кость, которая вполне могла бы сойти за трость. Это было в период всеобщего замалчивания 1950-х годов, но мы были прогрессивной семьей. Я до сих пор живо помню безмолвный шок, воцарившийся в доме одной подруги, когда, будучи пятиклассницей, повторила интересные истории своей сестры за их обеденным столом. Меня к ним больше не приглашали.
Арчи умел понимать шутки, даже дурацкие. Однажды в День смеха, когда мне было десять, а Сьюзен пять, мы проснулись рано и насыпали в банку для сахара соль. Отец выплюнул свой первый глоток утреннего кофе обратно в чашку с таким пылом, что мама решила, что он сошел с ума. Тогда она сделала глоток из своей чашки и отреагировала точно так же, когда наша маленькая хитрость раскрылась, все мы вчетвером хохотали до колик. Постоянная готовность к юмору и подтруниванию в нашей семье помогла мне начинать трудные разговоры с Арчи, когда, уже став взрослой, я решила бросить вызов многолетней истории молчания и дистанции в наших отношениях.
У каждого члена семьи есть свои сильные и слабые стороны, как и у каждой формы семьи – с одним родителем, с отчимом или мачехой, семей геев и лесбиянок. Семьи и люди, их составляющие, всегда гораздо сложнее, чем те истории, что мы можем о них рассказать, и те ярлыки, что мы используем для их описания.
Как правило, запретные темы существуют в семьях, состоящих из представителей разных культурных и этнических групп. У всех нас есть семейное наследие, которое складывается на протяжении многих поколений и диктует, хорошо или плохо хвастаться, жаловаться, просить помощи, громко протестовать, проявлять эмоции, находиться в центре внимания, ставить себя на первое место, прощать обидчиков.
